Hoaxer aLive:

дневник
проза
стихи
забавы
сайты
библиотека
фонотека
связь


титул
Всё ещё понедельник

А на улице продолжался все тот же поганый летний день. Жетонов для автоматов не было, и жертвы наезда пошли дворами к Первомайской. Шли быстро, как туристы перед привалом, говорили о бандитах и о других разных неприятностях.
Перед киоском «Роспечати» Пашка остановился.
— Ты чего? — спросил недоуменно Леха.
— Журнал какой-нибудь куплю, — пояснил Пашка, — и тебе и себе.
— На кой? — продолжал недоумевать Леха, — тут такая фигня приключилась, а ты журналы читать собрался. Погнали быстрее, а то... Спалимся тут.
Пашка, не слушая его, купил «Итоги» и «Огонек», потом, заметив павильон, бойко торгующий пивом, потащил туда Леху.
Леха снова был близок к нервному срыву, как Штирлиц к провалу. Но Пашка спокойно ему сказал:
— Лех, у меня есть мысль. Давай возьмем пивка по кружке, сядем в тенек, я тебе одну стоящую вещь скажу.
Сбив таким образом подступающую к Лехе истерику, Пашка купил пива, друзья уселись на пластиковые стульчики и Пашка сказал:
— Дело в том, что все уже случилось. Как бы там ни было, в ближайшие полчаса нас тут никто не выпасет. Я вообще думаю, что кроме этих двоих, больше никто про нас не знает, вернее, про меня. Это их, видать идея.
— Короче, — поторопил его Леха, успевший выпить свою кружку.
— Короче, ты допил? Тогда поехали. Только спокойно.
Пашка залпом выпил пиво и направился к метро. Леха побрел за ним, держа портфель подмышкой.
Станция метро Первомайская была также непримечательна, как и четверть века назад, когда ее торжественно сдали к очередному юбилею. Конечно, подступы к ней были густо насыщены разноцветными киосками, которые, в свою очередь, были наполнены разнообразными товарами.
Пашка хотел было купить что-нибудь спиртосодержащего, чтобы к Максу не с пустыми руками ехать, не любил Макс этого... Но Леха то и дело Пашку шпынял — звони, мол, быстрее, а выпить-закусить на месте купим.
Пашка спустился в метро, купил в кассе пару жетонов и теперь набирал номер Макса, поглядывая на проходящих мимо девушек и молодых женщин.
Пашка, хоть и ощущал себя жертвой произвола, бегущей от мести кровожадных мафиози, тем не менее был очень доволен, став обладателем довольно крупной суммы.
Вот ведь как бывает, — крутилась в его голове очень содержательная мысль, — вот оно как.
Конечно, господа, для кого-то сто штук грин — копейки. А вообще-то, это очень много денег. И будь ты хоть негр преклонных годов, все равно приятно. Когда этакая масса бывших в обращении купюр становится лично твоей… Ну не совсем твоей, пополам с другом. Так ведь, они теперь как бы братья — сиамские близнецы. Ниточка с иголочкой. Так уж получилось, наступил полный коммунизм. И хлеба горбушку — и ту пополам, как в песне хорошей поется.
Нет худа без добра.
Очень даже может быть.
Ничего Пашку не привязывало к потерянной (а он так искренне считал) квартире. Жены у него нет, детей, о существовании которых ему было бы известно, тоже. Жил он с восемнадцати (а если учесть побег в Минск, то с и семнадцати) лет самостоятельно. Можно даже сказать, что квартира эта ему надоела ужасно — грязь, тараканы, замок на честном слове, постоянно друзья приходят всякие — раньше с чемоданами портвейна, теперь скромно, с полуящиком водки, к одинокому холостяку. Не дают спокойно помечтать о прекрасном будущем. Родители в гости приезжают — мать бросается к венику сразу, а веника-то и нет! Как же ты тут живешь, Пашенька, спрашивает.
Все, что не делается, все к лучшему. Так что, не стоит грустить и печалиться, когда жизнь изображает из себя петлю Нестерова. Все равно мы все когда-нибудь умрем, а умирать — скучно, так не лучше ли меньше. Да лучше?
Вот так, или примерно так думал Пашка, пока в трубке не раздался тоскливый голос. Погоня — погоней. А кушать хочется всегда.
— Макс! — обрадовался Пашка, — ты?
— Я, — тоже обрадовался Макс.
— Это Пашка. Ты как?
— Нормально. А ты?
— Да тоже ничего. Есть идея — вот собрался к тебе в гости приехать.
— Давай, приезжай.
— Ну все, через час буду, — выпалил Пашка и повесил трубку.
— Ага, — сказал Макс.
— Ну скоро ты? — возник рядом Леха, — поехали уже!
— Сейчас, Сереге же надо позвонить.
Пашка набрал номер, услышал голос брата — автоответчик.
— Серега, — сказал он, — я все понимаю, мы так давно не общались. Но у меня довольно важное дело. Если у тебя будет возможность, перезвони по телефону... — Пашка дал телефон Макса — я там буду через час. Пока.
— Ну что? Что? — изнывал от нетерпения Леха.
— Все, идем, — отозвался Пашка, отчаливая от таксофона. — Сереги дома нету, там автоответчик стоит.
— А мобильный, ты ж говорил, фирма у него. Есть у него мобильный?
— Да есть, только я номера не знаю. У меня номер в компьютере, в файле!
— Ну мудак, все у тебя в компьютере. Итак что делать будем сейчас?
— От Макса позвоним. Да, кстати, надо все-таки купить бухалова, еды...
— Там, там купим! Что, негде что ли?
— Да там дороже все, — начал было Пашка и осекся под Лехиным тяжелым взглядом, — ладно, поехали.
— Нам на метро лучше бы не ехать, — выдал умную мысль Леха, — со стволами-то.
— Ясен хрен, — согласился Пашка, и вышел к проезжей части ловить тачку.
Остановилась «шестерка», водила попался сговорчивый, согласился на полтинник.
И поехали они. И помчались. Только не в тундру, а на "Сухаревскую", в девичестве "Колхозную".

Ветер вошел к Кузьмичу не то, чтобы с опаской, а просто с поганейшим настроением. Шутка ли — столько времени, с самого низу поднимался, и вот какие-то пидоры левые так опустили!
Ну ничего, подумал Ветер, прислоняясь к стене, я из вас, козлов, кишки выдавлю, кхы-кхы…
Пока Колек что-то рассказывал о своих непростых взаимоотношениях с малолетними блядьми, Ветер, несмотря на полыхающую под черепной коробкой боль, раздумывал, как бы половчее отмазаться перед братками. Кары какой-то Ветер не боялся, а вот сказать, что все эти дела натворили какие-то лохи с газовым пистолетом, было совсем Ветру не в кайф. Да как на него будут смотреть после этого? Тут только шажок неправильно сделаешь, сразу куча крокодилов подвалит, все наверх прутся, все крутыми себя считают. Ветер, как уже раньше отмечалось, был весьма умен, и поэтому ту сагу, которая у него сочинилась к концу поездки, поделил на два. А потом еще на два. Получилось вполне правдоподобная история о двух залетных мужичках, которых явно, явно кто-то навел. Жизненная, правдивая история.
Кузьмич был, конечно, не один. Рядом с ним сидел Миша Рогов, изображая полное безразличие на лице. Мишаня парень не промах, всегда умеет вовремя подсуетиться, подумал Ветер, какого он хрена тут сидит? Родной стал что ли Кузьмичу?
— Ну что, Ветерок, — прогудел Кузьмич, отхлебнув чаю из похожей на только что распустившийся бутон чашки, — и на старуху, как говорится, бывает проруха.
Ветер резко поднял голову, плеснуло такой болью, что он сморщился.
— Я деньги привез, Иван Кузьмич, — сказал он, — пакет я кассиру отдал.
— Это хорошо, я и не сомневался. Это само собой... Никаких сомнений не было, что ты, Ветерок! Ты же знаешь, Ветерок, деньги деньгами, а вот то что тебя чуть на тот свет не отправили, а дружка твоего и вовсе… Ты думаешь, что я только из-за денег беспокоюсь?
Ветер молчал. Хрен тебя знает, из-за чего ты там беспокоишься, думал он, мне это по фигу. Мне сейчас надо дорогу жирную залудить, да этих чмырей найти. А то слишком хорошо им будет — сто штук баксов.
— Правильно думаешь, — поощрил его Кузьмич. — Если б я только о том заботился, как побольше башлей срубить, хрен бы кто со мной дела имел. Не в деньгах счастье, — внезапно хохотнул Кузьмич. — Тут меня больше другая хреновина волнует — кто же это такие за друзья на вас наехали, а Ветерок? Знаешь их?
— Откуда, — процедил Ветер, — знал бы, я б уже их, сук, порвал бы.
— Значит не знаешь. Ну об этом поговорим, когда человек один придет. Чтоб ты по два раза не рассказывал. Объяснишь, как дело было, да?
— Хорошо, — сказал Ветер.
— Хорошо это значит хорошо, — глубокомысленно заявил Кузьмич, громко поставив чашку на стол.
Он прошелся перед Ветром, остановился и спросил:
— Ну, что думаешь делать вообще? Надо бы тебе отдохнуть, а?
— Кузьмич, — негромко сказал Ветер, — мне надо пару-тройку дней, я этих козлов выловлю.
— Да тебе сейчас бабу надо теплую и в коечку!
— Кузьмич, — повторил Ветер
— Ну ладно, — согласился Кузьмич, — твое дело. Конечно правильно… Давай я тебе пару ребят дам, чтоб быстрее было? Костика с Мутой.
— Спасибо, Кузьмич. Да я их сам найду. У меня есть кому искать.
— Да? — задумчиво спросил Кузьмич, — ну что ж. Хозяин-барин.
Что это Мишаня такой важный, между тем думал Ветер, сидит весь такой загадочный. Молчит, сука.
Тут дверь отворилась и вошел Андрон собственной персоной.
Вот это да, подумал Ветер, сейчас что-то будет. Но ничего особенного не было. Андрон присел, вытянул руку, тут же так совпало, что в руку эту ткнулась чашка горячего крепчайшего чаю — это Мишаня подсуетился, ну просто человек-молния.
— Здрав будь, Ветер, — сказал Андрон, спокойно отпив кипятку, — рассказывай. Да ты присядь, поговорку знаешь.
Ветер опустился на стул, сразу стало легче. Боль расплылась по всему телу. Голова немного кружилась. Я — огромный зуб, промелькнула у Ветра глупейшая мысль, и он начал рассказ.
Выходило по его словам так, что ехали они, как обычно, все было в порядке, рутина будней. Тут Теме позвонила сестра его, в истерике, рыдала, кричала. Тема еле добился от нее, что случилось. Оказывается, на сестренку наехал какой-то мелкий сявка местный, попытался на бабки поставить. Ну, Тема возбудился, толком сам ничего не понял, говорит — давай заскочим, по быстрому разберемся и по делам поедем. Дескать, сявка тот стрелку сестренке назначил во дворе, недалеко, сказал — если хочешь кого привезти — привози, разберемся. Тема от такой наглости прямо обезумел. Ветер уж его отговаривал, отговаривал, да бесполезно — Тема уперся, кричит, открой дверь, раз так, я пешком пойду, там мою сестру, может сейчас прямо колбасят, а ты тут... Ну, Ветер, чтоб Тема дров не наломал, решил с ним. Тема же парень простой, мог и замочить того чувака. Приехали в этот двор, Тема вылез из машины, подошли двое мужичков, фраера полные. Тема базар начал, тут же его и завалили, Ветру хотел было вписаться, тут ему в голову и выстрелили. И больше он не помнит ничего, пока в больничке не очнулся.
Андрон помолчал минуту. Потом спросил:
— Так что теперь?
Кузьмич вступил:
— Ну, Ветер деньги принес, что пропали...
— Это ясно. Деньги не последние? — спросил Андрон, повернувшись к Ветру.
— Нет. Есть еще немного.
— Вот, Андрон, Ветер хочет сам разобраться с этими двумя, — пояснил Кузьмич, — а я говорю, пусть парень отдохнет.
Ветер промолчал.
— Ну, разберись, — сказал Андрон Ветру. — Кузьмич, если что надо ему...
— Понял, — сказал Кузьмич.
— Ну ладно.
Андрон поднялся и вышел, оставив за собой дорогой запах.
— Эх, Тема Тема, — сказал Кузьмич, как только дверь за Андроном закрылась, — вот уж действительно — без царя в голове. Как так: ехать по делу и... Хотя... Ты тоже хорош, нашел кого слушать. Надо было… Ну ладно, ты у нас раненый…
— В голову, — неожиданно подал голос Мишаня и впервые посмотрел Ветру в глаза.
Ветер мгновенно озверел.
— Ты че, Мишаня? — сквозь зубы спросил он, — вопросы какие ко мне имеешь или так, просто, прикололся?
— Да какие к тебе вопросы, — улыбнулся Рогов, — ты же у нас раненый.
Ветер сделал было к нему шаг, но его под локоть схватил Кузьмич, крепкими как у гориллы пальцами.
— Ша! — гаркнул он.
Тут же в комнатку влетел Гриша, держа в руке "токарева", скрежетнул каблуками по полу, ища цель.
— Все пучком, Григорий, — тихо булькнул враз утерявший невозмутимость Мишаня.
— Спокойно, Гриц, — сказал Кузьмич, — молодежь шалит.
Он отпустил, наконец, Ветра и, подойдя к Рогову, внимательно на того посмотрел.
— Ты, Мишаня, по делу говори, а то бявкаешь, не пойму чего. Слушать тошно. Человеку чуть башку не отстрелили, а тебе все хаханьки. А ты, Ветерок, иди, иди. Как разберешься с этими, так приезжай. Поговорим. Тебе сколько времени надо, как думаешь?
— День-два, — ответил Ветер, отрезая пути к отступлению.
Кузьмич, покряхтывая, стал усаживаться поудобнее на скамейку.
Ветер молча развернулся и вышел.
Тухляк какой, думал он, Кузьмич какую-то подлянку задумал, что ли. Козел там этот сидит, ну сука! Подколоть решил! Да не просто ж так решил — раньше он таким смелым не был. А Кузьмич, сучок хитрый, все косит под старенького, а за руку схватил, как баба за хуй Ой, Кузьмич, что-то ты темнишь, падла старая. Мишаню решил пригреть, а Ветра побоку? Да и в рот тебя! Я всегда себе место найду.
Ветер сел за руль и тихо поехал к центру, перед глазами плыли разноцветные пятна. В ушах тихонько, но очень противно зудело. Вот приложил, гнида, черный этот! А тут еще Мишаня со своими подгребками. Ну, орел, ну, Мишаня, дай-то срок!
Ветер вздрогнул, будто у него что в голове щелкнуло. Всякие глупости немедленно отошли на задний план. "Кокса надо купить срочно!" — Ветер зашевелился в удобном сиденье, как паук в паутине — ногой придавил педаль акселератора, правой рукой принялся набирать номер. Набирать было неудобно, но останавливаться Ветер не хотел.
У Ветра было три канала, три драг-дилера, у которых он мог в любое время дня и ночи прикупить кокаина, или экстази, или "скорости" — в зависимости от настроения. Правда этих дилеров вернее было бы называть пушерами, но пушеры — это те, что в негритянских кварталах, на улицах с рук всякую гадость продают. А эти ребята солидные, клиенты у них небедные, такие клиенты с топором не кинутся, чтобы дозу получить. Единственный геморрой, который они могут устроить — вытащить из постели в пять утра. Да это не беда, если за это платят неплохие money.
Да, подумал Ветер, тут у меня все схвачено. Хотя и пришлось сотку отстегнуть кровную Кузьмичу, но кое что осталось на черный день. И чем дальше думал Ветер таким образом, тем сильнее ему хотелось чем-нибудь обдолбиться.
— Где эти козлы все, — рычал он, кося глазом на дорогу, — ну, бля, все дождетесь!
Два номера не отвечали, третий был занят.
— Алло, Дима? — дозвонился наконец Ветер.
— Димы нет дома, — сказал гнусный женский голос, — он будет вечером. А что передать, кто это звонит?
— Это Кирилл, — сказал Ветер, — я вечером позвоню.
Он резко перестроился к обочине, жутко напугав едущего сзади "москвича", свернул на первую попавшуюся дорожку во дворы и остановился.
— А солдат попьет кваску, выйдет из кино, — пропел он, глядя на телефон, — никуда не торопясь, блядь, купит эскимо.
Ветер набрал еще один номер и скинул на пейджер дилеру Диме недоброе сообщение. Затем вытянул ноги, взял пачку "Парламента", так и застыл — курить совершенно не хотелось. Немного подташнивало, немного хотелось есть. Сильно болела голова. Ужасно хотелось коксу.
Ветер был зол.

Пашка сидел на переднем сиденье, пристегнувшись ремнем. Водитель попросил. Лютуют, мол, гаишники. Пашка его понимал, ему еще больше не хотелось, чтоб гаишники их останавливали. Мало ли, захотят машину обыскать, пассажиров. У Лехи прописка не московская. Да что там прописка, два пистолета в пакете.
Леха пакет подальше от себя на заднем сиденье расположил, курил одну за другой.
Пашка думал, что делать дальше. Ну хорошо, сейчас — к Максу, там можно отсидеться, там уж точно никто не найдет. Можно еще куда-нибудь поехать. Даже нужно. А потом, завтра? На завтра тоже есть, кого навестить. Послезавтра? И вообще, потом что? Вариант только один — отловить Серегу. А вдруг, он в отпуске, в командировке? Леха, в принципе, может и домой свалить. Уж его-то точно не вычислят. Чего он дергается. Надо ему сказать об этом.
Пашка повернулся было, но одумался. Зачем сейчас языком трепать. Доедем до Макса, там и поговорим.
Мне-то что, думал Леха, я хоть сейчас могу — сел на поезд и домой. Хрен меня там кто найдет. Нереально! Ну а Пашку что, бросать? Бля, он мня втравил в такую фигню... Правда, я тут виноват конкретно — из-за меня ведь задержка вышла. Так что... Ну ладно, сейчас приедем, куда там мы едем, надо отдышаться, а потом за бабками ехать, в гостиницу.
Леха вдруг осознал, что он является полноправным собственником пятидесяти тысяч долларов.
И улыбка коснулась его губ.

Когда вся эта история с Петровским подходила к концу, Грибанов особенно и не волновался. Он был уверен, что личные сбережения Петровского от него никуда не денутся. Когда людям делаешь достаточно больно, они обычно говорят все что знают и много еще чего. Надо будет, он Петровскому вокруг талии обмотает нежно поясок с толовыми шашками, сунет за пазуху таймер, на полчаса заведенный и побежит Петровский в банк и быстренько-быстренько переоформит денежки на кого надо. Это только в кино саперы за три секунды до взрыва проводки перерезать нужные успевают. А в жизни все гораздо проще.
Хуже дело обстояло с теми нехилыми башлями, что у Петровского в обороте были. Их то просто так не заграбастаешь. Но Грибанов — мужик с воображением, придумал.
Через полмесяца после дела с акциями он предложил Петровскому новую аферу. Тот уже был заведомо согласен — ведь все так чудесно складывается! Грибанов рассказал ему очень занятную историю.
Оказывается, несколько очень высоко летающих орлов, которых каждый день по всем программам кажут в телеящике, решили конкретно увеличить приток денег на свои счета, счета своих близких и даже на счета некоторых дальних. Оказывается, действительно — денег много не бывает. И вот, проводив на заслуженный отдых засветившийся Комитет по физкультуре и спорту, они решили создать небольшую такую фирмочку, с совершенно дурацким названием — "Дивайс-М", которая будет официально производить какие-то очень труднопроизносимые космические приборы, а на самом деле будет рулить наследством физкультурников — оптовыми рынками, фирменными магазинами и многим, многим другим, А самое главное, чтобы помочь отечественной науке выбраться из кризиса, наше мудрое правительство сделает исключение для этой маленькой—премаленькой фирмочки и даст ей таки таможенные льготы. Чтобы все миллиарды и триллионы шли прямиком в пробирки и синхрофазотроны.
— Ты понимаешь, Петро, какие деньжищи люди делать будут? — риторически спрашивал Грибанов, бродя вокруг любимого друга.
— Понимаю, старик, — волнуясь, говорил Петровский, утопая в глубоком кресле и непроизвольно, словно подсолнух за светилом, поворачиваясь за Вадимом Александровичем. — Ну а мы, что там, все нормально?
— А сейчас о главном. Да, все нормально. Что нас касается. Конечно нас туда не пустят напрямую. Но мой друг, тот самый, кстати, что с акциями помог, и на этот раз подсуетился. Эта фирма выпустит свои акции на Нью-Йоркской фондовой бирже. Сам понимаешь, кроме "Билайн" ни одна русская фирма там еще не засветилась. Но "Билайн" хоть там знают, ихние аудиторы этот "Билайн" наизнанку вывернули.
— Все улики проверили, — встрял Петровский.
— Какие улики? — осекся Грибанов, — ты давай слушай, не перебивай. Или тебе не нужно?
— Извини, извини, Вадик, — просто сдуру вылетело, — заюлил Петровский, — давай, давай, я внимательно тебя слушаю.
Вот же гнида, сука, в рот тебя, пидор, подумал Грибанов и продолжил:
— Да ладно… Ну вот, "Билайн", короче, для них в порядке. А вот эта, хотя тоже все проверено, фирма, она непонятная для них. Акций они на биржу кинут на 50 лимонов, по их мерках — пшик. И акции их стоить будут копейки. То бишь, центы. Зато прикинь, сколько они через годик будут тянуть, а?
В общем, клюнул Петровский, как голодный ерш на голый крючок.
Собрал он много денег — и своих и чужих. Своих шесть миллионов, не смог больше так быстро собрать, из оборота вытащил почти пятнадцать. Грибанов тоже в стороне не стоял — двенадцать лимонов, как с куста отыскал.
Слишком уж верил своему другу Петровский. Надо, говорит друг, деньги собрать в одном месте. У меня есть фирма в Штатах, на ее счет все перекинем, а уже оттуда проплатим за акции.
Ну перекинули, разве это проблема в наш век электронных коммуникаций и вечных жадин-говядин?
Надо ли говорить о том, что деньги успешно рассосались?
Конечно, Петровский быстро все понял. Понять-то он понял, поверить не мог в такое коварство. Как будто вчера родился, как будто не варился в этом дерьме уже больше пяти лет.
— Как ты мог? Как ты мог? — с трясущимися губами вопрошал он у Грибанова, примчавшись на своем "саабе", даже без водителя, без телохранителя. Галстук у него выполз поверх пиджака, лицо было серое. — Как же так, Вадичек, — продолжал он бесполезно твердить одно и тоже, будто бы веря, что все еще можно переиграть.
— Да пошел ты на хуй, — сказал ему лучший друг. — Гони бабки, что у тебя еще остались, себе можешь штук сто оставить на пропитание. И фирму переоформишь на моего человечка. С клиентами твоими я разберусь, трогать они тебя не будут. Так что — гуляй, Вася, начинай жизнь сначала, патриций хренов.
Петровский и плакал, но не помогло, конечно. Наконец, он уехал. Грибанов ничем не рисковал. Он Петровскому подробно объяснил, в какой очередности от него будут отрезать разные части тела, если тот обратится в наши доблестные правоохранительные органы. А заказать Грибанова — Петровскому времени не хватит, да и кишка у него слаба.
Вадим Александрович, когда Петровского не стало в кабинете, прошелся туда-сюда, остановился перед зеркалом и показал себе язык.
— Вот это я его отодрал! — с несказанным удовлетворением констатировал он. — Учить козлов надо! А еще лучше — мочить.

Петровский и не думал идти в милицию. Он уже смирился со случившимся. И когда, на следующий день он приехал к Грибанову, то начал разговор с того, что попросил оставить ему не сто тысяч, а полтора миллиона.
Грибанов хорошо выспался, вкусно позавтракал. Это, конечно, не причина, чтоб за здорово живешь, даже такому хорошему другу, как Петровский, отвалить полтора лимона зеленых. Дело было в другом.
Грибанов изобразил мыслительный процесс и великодушно согласился. В честь старой дружбы. Петровский был даже рад.
— Хорошо, оставь полтора лимона, — сказал Вадим Александрович, — только чтобы на этой неделе тебя не было в России. С тобой полетит мой человек, на него оформишь все, и езжай куда глаза глядят. Сейчас у нас вторник, давай, все дела тут сделай, какие надо, билет будет на понедельник, утром. С утра прямо будь дома, готовый в путь отрпавиться уже, заедут за тобой.
Петровский покивал и уехал. Он снова поверил старому другу. Ехал он в своем саабе и успокаивал себя. Черт с ней, с родиной, думал он, поселюсь где-нибудь в Новой Зеландии, чтобы рож этих не видеть. Где ни одного русского нету, в деревне какой-нибудь куплю виллу, вертолет куплю. Светку заберу с собой, а то и по-русски разучусь говорить. Буду жить на проценты. Или… Посмотрим там, всяко дело может повернуться. Или эмир помрет, или ишак сдохнет. Я, может, отсижусь полгодика-годик, потом подошлю человечка, узнает тогда свинья эта! Да и связи у меня есть за бугром-то, что я вообще. Может все это и к лучшему. А то слишком круто все пошло в последнее время, так и завалят, недорого возьмут.
Как они мне все надоели!!! Надоели!!!
От этого козла всего можно ожидать. Надо… Тут Петровского осенило — он чуть не врезался в инкассаторский броневик. Надо рвать когти! Сейчас прямо! Заехать за Светкой, Витька отправить с нею в Питер, оттуда пусть летит… пусть летит — ну хотя бы в Амстердам. А я сейчас Шульгина, Серегу подключу. Больше некого — Серега парень верный, парень Серега честный. И главное, вопросов никаких не задает не по делу. Отдам ему документы, у него их искать никто не будет. Завтра я ему позвоню, уже из Питера, скажу, чтобы вылетал, решу позже, куда вылетал, у него паспорт нормальный. И мы с ним там встретимся. Там, за горизонтом. Я документы у него возьму, деньги сниму. И Серегу бросать нельзя, такой человек везде пригодится. И Витек — уже команда. Я еще этому борову сделаю шашлык! Вернее, из этого борова...
Петровский разулыбался. Гвозди бы делать из этих людей, не было б мире крепче гвоздей — неожиданно всплыло в памяти.
А если меня прихватят, подумал Петровский, паркуясь у собственного офиса, я ничего не знаю. Отдам денежки им, там они мне ничего не сделают! Но если выгорит, то…
— Здравствуйте, Петр Сергеевич, — прервала его мыслей ход секретарша Верочка.
— Здравствуй Верунчик, — обнажил зубы Петровский, проходя мимо нее к двери кабинета Шульгина.
— Петр Сергеевич, — в спину ему сказала Верочка, — вам Шульгин тут названивает, раз десять уже звонил, говорит, что-то у него очень важное и срочное.
— Да? — неприятно удивился Петровский, — хорошо, спасибо.
Срочное и важное — это почти всегда геморрои. Ладно, разберусь со своими, подумал Петровский, позвоню Сереге.

Не успел Ветер дослушать до конца песню знаменитого певца Киркорова, как телефон ожил.
— Да, — отозвался Ветер.
— Привет, это Дима, — пояснили на том конце, — ты звонил насчет билетов, тебе сколько брать?
— Два, — мрачно ответил Ветер, — причем мне надо быстро. Я очень-очень спешу, Дима. Опаздываю, можно сказать.
— Я понял, понял. Ты когда можешь подъехать?
— Через полчаса.
— Отлично, я буду возле подъезда гулять, с соба…
— Пошел ты на хуй со своей собакой! — проорал Ветер вслед телефону, полетевшему на заднее сиденье и стартовал по-гагарински:
— Поехали!!!
Видели все это бабульки и покачали головами одна другой неодобрительно.

Выйдя из машины возле Максового дома, Пашка и Леха почувствовали себя почти в безопасности.
— Пошли, пошли скорей, — торопил Леха.
Они поднялись на лифте, Пашка позвонил в дверь, им открыл улыбающийся Макс. И только в прихожей, уже разувшись, Пашка понял, что они с Лехой ничего не купили.
— Блин, — хлопнул он ладонью по стене, — Леха, мы с тобой тормоза!
Леха, после секундной паузы согласно сказал:
— Ну, бля!
— Да, Макс, это Леха, мой друг, — представил Леху Пашка.
Переждав процесс рукопожатия, Пашка повинился:
— Макс, прикинь, мы так торопились, что забыли все купить. Хотели тут, чтоб не таскаться и...
— А деньги-то есть? — умно осведомился Макс.
— О! Денег — вагон, — заверил его Пашка, покопался в кармане и, ощупью вытащив из пачки две купюры, протянул их Максу.
— Вот, двести баксов, можно все пробухать. Гонорарий получил, так сказать. Потом расскажу. Будет время.
— Ну ладно, — сказал Макс, — я схожу. Все равно собирался — сейчас Матвей придет с Костиком. Помнишь их, Паша?
Паша кивнул — кто же забудет Матвея с Костиком?
— А вы пока воду поставьте, потому что я куплю пельменей, — продолжил Макс.
— Да на хрена же пельменей, Макс? — искренне удивился Пашка, — они же из лука!
— Ну охота пельменей, — сказал Макс. — Тем более, под водку. Самое оно. В общем, ставьте воду, я как-нибудь определюсь, что покупать.
И Макс вышел, оставив их одних.
— Ну что, будем ему рассказывать, — спросил Леха, пройдя в кухню, — или как?
— Да расскажем, конечно. Макс — чувак нормальный. Все правильно поймет. Только надо знаешь что сделать?
— Что?
— Спрятать пукальники наши. Чтобы его не подставлять, — довольно парадоксально предложил Пашка.
Он взял из рук Лехи пакет с пистолетами и, недолго думая, приоткрыл дверцы антресолей в прихожей.
— Пусть пока тут полежат, — пояснил он и аккуратно положил внутрь опасный груз.
Когда Макс вернулся, своим видом он напоминал навьюченного верблюда. Накупил в супермаркете съестного да спиртного столько, что у всех четырех пакетов оторвались ручки. Оголодал человек, сидючи без денег, можно его понять.

Шульгин уже полчаса украшал собой рабочий кабинет в ожидании Петровского. Тот, как выяснилось, ехал в офис, но по пути попал в пробку на Цветном бульваре.
— Привет, Серый, — сказал Петровский, входя в кабинет.
Шульгин резво щелкал по клавишам, нагоняя в сумрачных лабиринтах очередного монстра. Нажав pause, он взглянул на Петровского и ответил:
— Здоров, Пьер.
Петровский вытащил из папки плотный пакет и молча показал его Шульгину, одновременно прижимая указательный палец к губам.
— Все играешь? — тут же спросил он.
Серега спрашивать насчет пакета ничего не стал, только поинтересовался:
— Слушай, Петр Сергеич, у тебя курево есть? А то заигрался тут, все кончилось.
— В машине, — ответил Петровский, усиленно подмигивая.
Шульгин ухмыльнулся и совершенно естественным тоном сказал:
— Жалко. Да ладно, хрен с ним, пошли. Я уже и так собирался, да все никак отлипнуть не мог. Хоть вообще не садить. Знаешь, какая штука увлекательная!
Они вышли из кабинета, и на крыльце Петровский пояснил:
— Я там не стал, в кабинете. Мало ли что.
— Понятненько, — ответил Сергей, с любопытством оглядев шефа, — мы вступили на тропу войны? Не нужна ли помощь, уважаемый предводитель? Могу техникой помочь, могу людьми, а могу идеями.
— Да нет, — сказал Петровский, — не так уж все критично. Просто геморрой возник один, сейчас решается.
Тут Петровский задался мыслью, стоит ли темнить с Шульгиным, если завтра он ему должен будет сказать намного больше. а Сереге вряд ли понравится быть за болвана.
— Серый, дело вот в чем. Я тебе сейчас объясню.
За разговором они сошли с крыльца и приближались к сияющим на солнце автомобилям. В "саабе" Петровского уже сидел Витек, зачитавшийся "Спорт-Экспрессом". Петровский с раздражением глянул на него. Вот меня сейчас мочить будут, а этот и не шелохнется. Ему интереснее, как "Спартак" сыграл. Внезапно он встретился взглядом с Витьком и поспешил улыбнуться. Вообще-то, подумал Петровский, хрен их разберет, гэбистов этих. Может он одним глазом в газету смотрит, а другим себе за спину.
— Пойдем, пройдемся, — предложил он Шульгину.
Витек зашуршал газетой.
— Вить, мы вон, до метро дойдем, там пивка попьем. Поговорить надо. Ты подъезжай туда.
— О’кей, — сказал Витек и захлопнул дверцу.
Послушаю-ка я Петровского, думал Шульгин, возможно он мне скажет что-нибудь интересное.

Диму Ветер заметил, когда тот чуть не попал под капот BMW. Ветер, не торопясь, выбрался, протянул Диме руку, тот этой руки торопливо коснулся.
— Вот, двушка, — зашептал Дима, — по сотке для тебя. Ты же знаешь, я, когда тебе надо, вообще не накручиваю.
Он бросил пакетик с кокаином Ветру на сиденье.
— Ну, я пошел?
— Смотри, мне может еще надо будет сегодня. А, слушай, есть у тебя еще, чтоб за тобой не бегать?
— Ну ты ж сказал, два, я и взял два. Сейчас нету, будет вечером теперь только, — принялся оправдываться Дима.
— Да ладно, Димон, не шебурши, все путем, — Ветер неуклонно добрел, — ну, давай, паразит!
Они снова поручкались, и дилер поскакал по ступенькам наверх, сопровождаемый пузатой таксой, а Ветер, усевшись прямо на пакетик с белым зельем, отправился восвояси.
Отъехал он недалеко, за серые унылые гаражи. Шурша гравием, он миновал лежащего под побитой "шестеркой" автолюбителя и от всего сердца заглушил двигатель. Магнитола, заткнувшись на секунду, снова разродилась скороговоркой ведущего. Ветер снял зеркало, аккуратно распаковал перевязанный ниткой пакетик, отсыпал с полграмма на гладкую плоскость.
Сколько раз он не совершал эти однообразные действия, всегда они доставляли ему удовольствие.
Ветер немного порастирал белую кучку, впрочем так, для порядка — он знал, что Дима-дилер фуфла ему не подсунет. То ли календариком, то ли визиткой — до этих ли сейчас мелочей — Ветер построил роскошную дорогу, рядом соорудил еще одну и мимоходом заметил, что мучившая его весь день головная боль утихла. Змея пожирает свой хвост, ни с того, ни с сего мыльным пузырем лопнула между ушами мысль.
Свернув в тугую трубку стодолларовую купюру, Ветер зарядил сначала левую, любимую, а потом и правую, узкую ноздрю. Во рту сразу появился горьковатый привкус.
— Это хорошо, — пояснил своему отражению Ветер. Отражение было похоже на мельника. Ветер пристроил зеркало на заднее сиденье, в пару к телефону и прикрыл глаза. Неприятное происшествие, случившееся с ним и с Темой утром, теперь не так уж Ветра и доставало. На это, он и рассчитывал, собственно говоря. Так оно всегда и бывало. Потянешь снежку и сразу проще все становится, яснее да понятнее.
Ветер откинулся на спинку и потерся спиной. Так каши не сваришь, думал он, если бросаться с ножом на горячее говно. Надо дать ему остынуть. Да, я лоханулся. Но Тема лоханулся еще круче. Да и кто знал, что у этого, черного, пукальник такой сердитый? Дергаться не надо, прыгать не надо. Сейчас толково все придумаю, мужикам позвоню, найдем мы этих орлов. Бабки, само собой верну, а потом…
Ветер почувствовал прилив понимания и даже ручеек жалости с этим дуракам. Нет, их, ясный перец, можно понять. Особенно этого, который Теме в чайник засадил. Гляди ж ты, озверел! Озверелый кролик набросился на…
Ветер хихикнул. Ему захотелось с кем-нибудь поделиться шуткой. А, с кем? Тупари все или козлы. Чего этот мудак там валяется все под драндулетом своим? Пасет меня, что ли, сука? Или подох?
Ветру стало еще смешней. Он вдруг обнаружил, что вовсю барабанит пальцами по рулю.
И подпевает кому-то из магнитолы:
— Я барабаню по рулю, всех на кишки порублю! Yeah!
Ветер дал газу, держа педаль сцепления и взлетел. Ветер вился в салоне, глуша музыку и смех водителя:
— Ха-ах-ха! Вот он там на измену присел! Во бля прикол! Он думал, война началась! Да его там засыпало наверно!
Голова не болела, даже повязку он перестал ощущать. Хотел взглянуть на себя, а зеркала нет.

— Ну так что такое стряслось, — спросил Шульгин, отвинчивая пробку с бутылки "Миллера", — что за геморрой такой?
— В общем, Серега, попал я круто, — решился Петровский.
— На бабки?
— И на бабки. На жизнь в России попал. Ты Грибанова, Вадима Александрыча, знаешь же, — понизил голос Петровский, — ты вроде его пару раз видел.
— Да знаю конечно. Ты думаешь, я уже вообще делами родной конторы не интересуюсь? Насколько я понял, ты бабки отправил в Штаты, а оттуда — пошел на хрен, так?
Петровский изумленно смотрел на Шульгина.
— И сейчас, — продолжал Шульгин, — этот твой лучший друг фирму у тебя забирает, из России выгоняет. Небось еще и те деньги, что за бугром взять хочет, так? А о том, что за последнюю только неделю ребята четыре ПУ в офисе обнаружили, вообще говорить нечего.
— Четыре чего? — спросил Петровский, лихорадочно думая о том, что зря он с Шульгиным вообще разговор этот затеял.
— ПУ, подслушивающие устройства, — пояснил Шульгин. — И в машину засадили наверняка. Хотя вчера не было.
— Нет-нет, с машиной все нормально, — вдруг стал оправдываться Петровский, — там же Витек.
— Ну ты же сегодня без Витька ездил, — не согласился Шульгин.
— Ладно, Серый, так что, поможешь мне?
— А что надо сделать? — спокойно спросил Шульгин.
Петровский никак не мог собраться с мыслями. То, что Шульгин так хорошо осведомлен о том, что Петровский считал тайной, было поразительно для Петра Сергеевича. Он хотел Шульгина втемную использовать, а теперь врать Сереге опасно — мало ли чего он знает. Поймает на вранье, может и свою игру повести.
— Серый, в этом конверте — идентификационная карточка. Там микросхема. Это просто ключ, грубо говоря, от депозитария в одном хорошем банке. Этот козел думает, что у меня все деньги — на счету, номерном. Так раньше и было. Только я решил перестраховаться, да просто мне понравилась идея эта. Короче говоря, у меня семь лимонов осталось. Но на номерном этом счету — там всего десять штук баксов. Это так, чисто взять их и доехать куда угодно. Не все так просто, понимаешь?
— А что в депозитарии? — вопросом на вопрос ответил Шульгин.
Петровский нервно оглянулся по сторонам и изрядно хлебнул пива из бутылки.
— А в депозитарии настоящие, так сказать, документы. Но тут вот какая корка есть — с этими документами я иду в другой банк, но и это не все. Там мою рожу сканирует компьютер, который ищет соответствие по шестистам точкам. Даже если я со сломанным носом приду и без глаза, тьфу-тьфу-тьфу, все равно определит. Техника! И палец, палец мой. Отпечаток пальца. И только потом — деньги, то бишь доступ к счету. Ты же знаешь, я — перестраховщик.
Шульгин внимательно, но не пристально на него посмотрел. Видел, видел он такие лица... На охоте, на рыбалке, в бане, наконец. Ох, что ты мне тут рассказываешь, дважды Петя, подумал он. Ну, коли есть охота, я тебе помогу.
— Ну ладно, я понял. Так ты хочешь, что бы я эту карточку привез… Куда, кстати?
— Да в Голландию, в Голландию, Серый! — быстро ответил Петровский, — в страну тюльпанов и марихуаны! Договоримся, где там встретиться. Я бы тебя не впрягал в это гнилое дело, но тут две причины. Во-первых, из Москвы мне не дадут свалить по воздуху. Поэтому я сегодня вечерком махну в Минск. Границ сейчас нет, завтра днем буду там. А оттуда без проблем уеду, на поезде. Есть там всякие у меня знакомые. А вторая…
— Стой, стой, — перебил его Шульгин, — а если за тобой сегодня явятся?
— Да, нет, — улыбнулся Петровский, — этот козел мне дал времени вагон — до понедельника следующего. Делай, говорит, дела свои и в понедельник будь дома. Добрый, да?
— Добрый, это точно, — не поддержал шутки Шульгин, — ты ему что, веришь до сих пор?
— Ну Серый, ты чего? Смысл какой ему — номера счета и пароля он не знает, меня сломал уже. На хера ему меня мочить сейчас, когда он рассчитывает, наверно, меня там завалить, когда бабки получит.
По мере того, как Петровский выговаривал эту фразу, он ясно понял, что так оно и должно быть.
— Ну, дело твое, — неохотно согласился Шульгин. — Так что там со второй причиной?
— Да. Вторая причина — я ж там один буду. Если Витек согласится зависнуть в Европе или еще где, то с Витьком. Светку попрошу поехать, да она точно поедет, хули ей. Ну, и если хочешь, ты присоединяйся. Бабок на всех хватит, дело начнем нормальное, ну не знаю — ресторан откроем. Лишь бы ни одного русского на сто километров рядом не было.
Шульгин аж растрогался.
— Спасибо, Петь. Ну ты сюрпризы такие выдаешь. Короче говоря, сделаем так давай: я карточку эту беру. Ты, как я понял, сейчас к Светлане едешь?
— Угу, — подтвердил Петровский, обрадованный тем, что сейчас Шульгин все разложит по полочкам, все определит за него и не надо думать, а надо только быстро ездить на автомобиле.
— Я тоже в гости еду, к родной жене Лере. Ей, конечно, ничего я не скажу, просто должен теперь уж объяснить, что уезжаю с тобой в срочную командировку. На месяц. Если что, я ее потом экспортирую в Европу. Сделаю экспорт революции им. Вот. Завтра в восемь утра звони мне на мобильный, скажешь, мол, срочно в офис приезжай. Это значит, ты поехал в Минск. А я сразу рвану в Голландию. Виза Шенгенская у меня есть, так что проблем не будет.
Не надо ему знать о том, что Лера в Питер свалила, отчего-то решил Шульгин.
— А ты что, думаешь, они и мобильный могут прослушать, — спросил недоуменно Петровский.
— У нас это пока еще очень просто сделать. А вообще, чем больше мобильных телефонов в стране, тем труднее их прослушивать. Дороже обходится. И наоборот. Но можно везде.
— Загадочно ты говоришь, Серый, ну ладно. Ты знаешь, я Витька хочу попросить со Светкой поехать. Верней полететь. А может вы вместе все махнете?
— Давай лучше ты с Витьком езжай, а я со Светкой полечу, — засмеялся Шульгин.
Петровского передернуло.
— Да чего ты, Сергеич, вообще что ли крышу потерял? — все еще смеясь спросил Шульгин. — ты скажи лучше, где у нас свидание в стране Голландии?
Потеряешь тут, подумал Петровский.
— Так, нормально все. Свидание — ты на самолете добираться же будешь, значит в Амстердам. Там аэропорт один международный, Скипхолл. Сразу тачку поймаешь и скажешь водиле — отель "Барбизон". Запомнишь?
— Не нуди, Муля. Он жил в отеле "Барбизон", нажрался в баре, как бизон. Дальше.
— Там, в отеле есть казино. Оно одно. Тьфу, твою мать, прямо вечер поэзии какой-то, — расплылся в улыбке Петровский, даже на душе у него полегчало. — Ну вот, там есть отсек "одноруких бандитов". Сейчас у нас вторник, я буду в Амстердаме в четверг утром, ну максимум вечером. Ты приди к автоматам в час дня, потусуйся там часок. В четверг. Если не будет меня, значит на следующий день, так же. Идет?
— Бля, Сергеич, тебе надо было в разведку идти, — сказал Шульгин.
Петровский польстился.
— Ну ладно, я пойду, — сказал он, — кой-какие бумажки соберу в офисе. Вот тебе пакет заветный, серый, толстый, неприметный.
— Я поэт, зовусь я Цветик, от меня вам всем приветик, — добавил Шульгин, засовывая сокровище во внутренний карман пиджака. — Я с Витьком поговорю, если хочешь, — предложил он.
— Поговори, — с радостью согласился Петровский и они пошли к офису. У самых ступенек Шульгин придержал Петровского за локоток.
— Еще два вопроса, господин Петровский. Первое — нужны деньги на всякие там полеты-перелеты, "одноруких бандитов" и так далее. У меня есть штуки полторы и все.
— Деньги, — наморщил лоб Петровский, — нет проблем.
Он вытащил из кармана бумажник, а оттуда стопку кредитных карточек:
— Вот, Серый, "Виза" — на ней осталось штук пять-шесть. Пользуйся.
Шульгин спрятал карту и продолжил:
— А второй вопрос, ваше благородие, такой — скажите честно, может стоит тебе прямо сейчас сваливать?
Петровский глянул на Шульгина:
— Да не бойся ты, все пучком. Мне страшнее должно быть, что я не понимаю?
— О’кей, — пожал плечами Шульгин и отправился к Витьку.
А Петровский скрылся за дубовыми дверьми.

Матвей с Костиком пришли, и пятеро смелых уже вовсю дегустировали «Смирновку», которая была закуплена Максом в магазинчике неподалеку, и стоила дешевле, чем на оптовом рынке. Вроде пока никто не отравился, зато морды у всех раскраснелись, пьянка была в самой лучшей своей стадии — когда никто еще не потерял человеческого облика, но крылья за спиной уже расправились.
Макс заканчивал рассказывать длинную историю, приключившуюся с ним пару лет назад, и каждая его фраза вызывала даже не смех у собутыльников, а икоту. Все было в кайф.
-... тогда этот идиот выходит из ванной и говорит: «Наташа, а кто был этот парень?»...
Когда все отсмеялись, Макс предложил выпить. Налили, конечно, выпили. Макс, прожевав огурчик, сказал:
— Паш, расскажи про Волкова... А?
— Да сколько можно, — деланно возмутился Пашка, — как мы с тобой встречаемся, так сразу — про Волкова... А что, Костик, ты не слыхал эту историю?
— Не-е-ет, — протянул Костик, — расскажи...
— Да, давай- давай, — поддержал его Леха, — я хоть и слышал, но история классная!
Матвей ничего не говорил, заглатывая чуть теплые пельмени, но всем телом делал недвусмысленные знаки — рассказывай, мол.
— Ну ладно, — Пашка откашлялся, закурил, потом долго наливал себе «фанты».
— Ну что ты кота за хвост тянешь? — прикрикнул на него Макс, быстро плеснул всем водки по новой. — За что выпьем?
— За красоту, за что ж еще, — солидно проговорил Матвей, выпил, обтер рукою бороду и попросил Пашку, — ну давай, Пашок, про Волкова этого, чем он там знаменит...
Пашка начал:
— Хорошо... Итак, эта жуткая история полна мучений и страданий и, к сожалению не может похвастаться счастливым концом. А ведь главным героем этой история является именно конец, принадлежащий застенчивому матросу Волкову. Дело в том, что среднестатистический военнослужащий срочной службы — существо крайне неразборчивое в половых отношениях. Когда он выбирается за КПП, он рыщет в поисках самки аки вепрь. Миллионы некрасивых, на хуй никому ненужных девушек, превращены в женщин именно матросами. Как бы ни была обижена судьбою какая-нибудь Маша из Кунцева — толстая, прыщавая, тупая; если она придет в базовый матросский клуб на бывшей площади Труда с целью быть трахнутой, будет трахнута запросто. Именно поэтому в БМК таковых страдалиц большинство. Одно время я боялся туда ходить из-за этого, но природа взяла свое.
— Э, а где это? — спросил Костик, — в Питере, что ли?
— Да, в Питере, — пояснил Пашка, — БМК там был такой, базовый матросский клуб. Там каждый вечер столько девчонок было... Ладно, рассказываю дальше. Была у нас одна хорошая знакомая. К ней всегда можно было придти, попить чаю и совершить совокупление. Нормальное вполне отношение к этому делу, без иллюзий и рефлексий. По крайней мере, у нее был свой стиль. Правда, она никогда не кончала, лежала себе спокойно, молчаливо и улыбалась. Я ее спрашивал — ну тебе хоть приятно? Ага, отвечала она, ничего. Просто у меня очень широкое влагалище, фантастически огромное, а вы все обычных размеров чуваки, поэтому эффект есть, но слаб. И все ее кавалеры перековались на оральный способ общения. Вы знаете, что такой оральный способ общения?
— Знаем, знаем, — отозвался Макс, — ты что, нас за диких совсем держишь? А ты вот знаешь, что такой вуайеризм?
— Это к нашей истории отношения не имеет, — парировал Пашка и продолжил. — Короче говоря, матрос Волков боялся женщин. Ну, знаете, если оказывался рядом с девчонками, потел жутко, петуха голосом пускал, мямлил чего-то и старался сгинуть побыстрее. Пропадал парень. А тут еще после увольнений и самоходов товарищи рапортуют о победах и достижениях, после отбоя, в душной темноте звучат зажигательные истории о легендарных богатырских соитиях. А Волков бедный никак не может снять кого-нибудь.
Как члены дружного коллектива и советские моряки, мы решили как-то ему помочь. У балтийцев закон такой — сам погибай, а товарища выручай. И однажды Никита, будучи в гостях у нашей малочувствительной подруги, рассказал ей о мучениях Волкова. Приводи, сказала ему подруга, это ж интересно как!
— Что за Никита? — спросил Леха, — Никитин, что ли? Пскопской, который?
— Да, — овтетил Пашка, — помнишь, как мы бочку с пивом угнали с ним, я же тебе рассказывал...
— Ты не отвлекайся, — Матвей снова наливал алкоголь, — значит, подруга говорит, приводи?
— Ну... — Пашка закурил новую сигарету, — приводи, говорит. И Никита, через пару недель, оказавшись вместе с Волковым в увольнении, затащил его за компанию в гости. Посидев для приличия с кружечкой чаю, второстатейный старшина съе...л, оставив одеревеневшего Волкова наедине с судьбою. Парень опоздал из увольнения. Мы думали, что все теперь будет хорошо. Не тут-то было — Волков влюбился. Мало того, он страдал еще больше, безжалостно обвиняя себя в профнепригодности.
В чем дело, товарищ, спросили его. Волков такую истерику закатил! Кричит — я не удовлетворил ее! Она даже ухом не повела, пока я так старался. О, я ничтожество, у меня маленький хуй! А она еще хотела из жалости взять у меня в рот! Это небесное существо! О-о-о, страдал Волков и успокоить его было невозможно.
Пашка прервался, взяв протянутую ему Максом рюмку. Макс содрогался от смеха и водка текла ему на пальцы. Матвей хихикал.
— Тогда Волков снюхался с матросами-подводниками, чей разгульный экипаж жил этажом выше, ожидая своей очереди грозить ядерной елдой вероятному противнику. От безделья и хорошего питания эти рыцари глубин занялись тем, что поголовно вытачивали, шлифовали и вставляли в свои килересы разного размера и формы шары. Бывало, выползут они на солнышко после обеда, и сидя на скамейках вокруг чугунного котла, служащего пепельницей, трут тряпочками эти шарики из оргстекла. А между делом прикидывают: прикинь, Дюша, всадишь телке, она — уа-у, и все. Че, пугается Дюша, померла? Какой там померла, наоборот — как начнет тащиться, за уши не оттащишь! Да тут не хуй базарить, братаны, вступает третий — у меня у другана до службы, короче, братан с армии пришел, а у него тридцать восемь шаров. Он, короче, даже сам боялся. Хуй был как кукуруза. И они на пару погнали к телкам. Ну, забухали, е-мое, давай говорят. Те давай ломаться, менжевались-менжевались, в общем братан в одной комнате, а этот в другой. И Славик, в смысле кореш мой, свою крысу раскрутил уже, только-только начал, как слышит — в соседней комнате как заорет баба, типа ее режут. А! А! Эта телка на измену присела, кричит — что случилось? А та надрывается, уже прям воет. Ну, они к двери, в дырки смотрят — а баба тащится как страус по степи, понял. В общем, все там нормально, на следующий день они сами, прикинь, приходят, говорят — пошли мол, погуляем. И как прилипла эта телка, ведь она с другими уже никогда не сможет. Круто, говорят шаротеры. И с удвоенной энергией шуршат тряпочками.
Вот Волков наш наслушался таких баек, и начал точить себе шары чуть ли не с голубиное яйцо величиной. Он шарился по вечерам по части, весь в сладких грезах. Дурак ты, говорили ему умные люди, ты себе лучше в голову шары загони, у тебя их не хватает. И не знаю, как бы Волков с этими шарами поступил, если бы не стал свидетелем одного инцидента.
Шары загоняли, конечно, в Ленинской комнате; по ночам. Дневальный был предупрежден, тощий молодой матрос стоял на стреме, а заинтересованные лица, с важными и целеустремленными физиономиями проникали в святыню. Там стоял операционный стол, сделанный из древесины надлежащего качества. Мрачный, сутулый маслопуп, он же народный хирург, уже провел пять успешных операций. Пациентом был один белорус, не помню фамилию...
— Не Лукашенко? — спросил Костик.
— Нет, не Лукашенко, — ответил Пашка и увлеченно продолжил, — в общем, Волков, в группе наблюдателей, жадно смотрел на завораживающее действо. Ассистент развернул чистое полотенце, где оказались шары и столовая ложка; вынул из кармана бутылек одеколона «Бэмби» и полил на руки хирургу. Потом была продезинфицирована ложка, с треугольно заточенной ручкой. Ну, хули ты ждешь, рявкнул хирург, давай, ложь сюда! Бледный белорус осторожно выложил гениталии на край столешницы. Оттянув, как было сказано, крайнюю плоть, он зажмурился. Не ссы, матрос салагу не обидит, пообещал ему хирург и, размахнувшись, ударил ложкой.
То ли удар был слишком силен, то ли ложка чересчур остра, только, пробив тонкую кожу, она наглухо застряла в столе. Белорус пританцовывал, хирург в растерянности метался рядом, зрители советовали. В этот момент в открывшейся двери возник бледный лик карася-часового: атас! Дежурный по части идет! Предупредив, вестник горя сгинул в ночи. За ним бесшумно побежали остальные: последним, крупными прыжками, уходил хирург. За бегством равнодушно следила огромная гипсовая голова дедушки Ленина. Оставшись в одиночестве, весь в неопровержимых уликах, членовредитель недолго обдумывал ситуацию. Матерные крики приближались и бедняга, быстро расшатав ложку, освободился от нее и придерживая клапан брюк, выключил свет и спрятался в нише, за шкафом. К счастью, дежурный лишь заглянул в Ленкомнату, торопясь к собутыльникам.
Вид залитого кровью полового члена так подействовал на Волкова, что он обменял свои, уже готовые шары, на значок «За Дальний Поход». Заодно ему дали совет: купить в аптеке мазь для наружной анестезии, которая придает члену необычайную твердость и выносливость.
Волков дал нашему почтальону денег и бумажку с надписью «Анестезиённая мазь». Через два часа он получил два тюбика.
В субботу он пошел в увольнение, сжимая в кармане широких штанов заветное средство.
— Слушай, извини, что перебиваю, — Макс тронул Пашку за руку, — я сколько раз эту историю слышу, все думаю — лажа ведь с этой мазью... Я ее ни разу в аптеках не видел.
— А что, искал, да? — загоготал Пашка, — а говоришь, лажа...
— Да не искал я, — возмутился Макс, — я за аспирином, может, туда ходил. Точно, лажа...
— Ну, раз лажа, тогда не буду рассказывать, — надулся Пашка и замолк.
Только после минуты горячих уговоров, он соблаговолил продолжить.
— Только больше не перебивайте, — строго сказал он. — Было уже поздно. Небо потемнело. Совершив вечернее омовение ног под краном, я шел по коридору, когда Волков вернулся из увольнения. Какой-то согбенный, он быстро пошел в баталерку — это типе каптерки такая фигня, где шмотки лежат всякие и так далее, короче, пошел он в баталерку переодеваться. В кубрик он вошел, прижимая к паху сложенную робу, согнувшись в три погибели уложил ее на баночку (это, чуваки, просто табуретка), накрыв скрученным ремнем и скрылся под одеялом. И с этой минуты он начал безостановочно ерзать и скрипеть пружинами.
Хули ты вошкаешься, резонно спросил его сосед по койке и не дождался ответа.
Молодой боец Ефимов (помнишь, Леха, кок этот, из Риги?) подошел к выключателю и, поведав о том, что до приказа осталось восемьдесят шесть дней, погрузил помещение в темноту. Постепенно ночь наполнилась храпением и попердыванием, шепчущие засыпали; сквозь сон я услышал, как кто-то проскакал к выходу с приглушенной матерщиной. Упала баночка, хлопнула дверь, а виновник этого, ругаясь уже во весь голос, топотал по коридору. Какая сука возбудила Ленина, возмутился профсоюз Кузнецов; подобные слова говорили, подымаясь из могил-коек, злые военнослужащие. Тут, со стороны умывальной комнаты понеслись уже вовсе не контролируемые вопли. Шлепая тапочками, возмездие двигалось на звук. Источником звука был матрос Волков, абсолютно голый, с торчащим вверх хреном. Волков безостановочно двигался, приседая и приплясывая; потрясая руками, голова его совершала круговые движения и глаза у него были охуевшие полностью. Он был похож на шамана. Из дальнего крана била струя воды.
Волков, ... твою мать, ты что, сука, о...ел с горя? — закричали ему товарищи.
Оу-оу-о! Ы-ы-блянаха-ы-банарот! — отвечал Волков, прыгая на корточках и спиралеобразно распрямляясь. Внезапно он схватил свой возбужденный орган обеими руками и попытался его оторвать. Это ему не удалось, но крики усилились. Но не зря говорят, что время лечит. Постепенно он успокаивался, притих, и через пять минут вовсе сел на баночку и замолк под ласковыми взглядами сослуживцев.
Согласитесь, мужики, такое поведение требовало объяснения. Накрытый до подбородка, бледный Волков жалобным тенором рассказывал.
Выйдя в город Ленинград и прибыв через полчаса по назначению, за чаем он наговорил подруге столько глупостей, что та испугалась. Конечно, Волков был искренен в своей любви, но неуместен. Циничная подруга сначала над ним стебалась, но Волков был глух и продолжал токовать. После попытки поцеловать ей руку, подруга сказала ему — может пойдем, потрахаемся, а? Сейчас, сейчас, сказал Волков, я сейчас. И закрылся в ванной. Довольная его чистоплотностью, подруга разделась и легла в кровать. Тем временем Волков, обнажив детородный орган, натирал его холодной мазью. Чтобы подействовало наверняка, он мази не жалел. Потом он, проявив чудеса ловкости разделся и вышел к любимой, прикрываясь комком форменной одежды. Та приняла его со свойственной ей страстностью, то есть в позе роженицы, заложив руки за голову.
Волков старался.
Через двадцать минут, подруга, так и не дождавшись волковского семяизвержения, начала проявлять интерес к процессу. Еще через двадцать минут она заговорила, сильно удивляясь стойкости Волкова, потом обхватила его руками и ногами и понеслась пизда по кочкам.
Глупый Волков разбудил в старой медведице жуткие страсти. Не чувствуя вообще ничего, он методично совершал фрикции, капая потом на счастливую подругу. Наконец та зарычала, перепугав партнера, захрюкала и, неожиданно железными пальцами, за маленьким не разорвала волковскую жопу пополам. Щебеча всякую чушь, она полежала минут пять и взглянув на волковский конец, восхитилась — ну, мол, ты и орел! Ну раз хочешь и можешь, ура! И сношались они три дня и три ночи, и затихли ветры и остановились реки, и падали со стен отсыревшие обои.
Остановило этот кошмар неумолимое время. Наскоро одевшийся Волков бежал по Питеру и ужасно стеснялся продолжающейся эрекции. Растертый член саднил, спина разламывалась, пот заливал глаза. Как известно, Волков немного опоздал и молча упал в койку. Вы знаете, как отходят, например, перемерзшие руки, когда попадаешь в тепло? Вот так и истерзанный килерес Волкова, отмороженный им сдуру с помощью мази, начал отходить. Все остальное Волков делал не думая, иначе бы он сунул свой конец под холодную, а не под горячую воду.
Потом эрекция у бедолаги исчезла и, как выяснилось впоследствии, до конца службы. Вот почему произошедшее с Волков никак нельзя назвать историей со счастливым концом, мои маленькие, жирненькие деточки.
Когда стих громовой хохот, все начали было выискивать несуразности в этой замечательной истории. Но Матвей веско сказал:
— Кончайте рыться! Классная байка, нафига в ней искать, что правда, что неправда.
Пашка благодарно на него посмотрел и рявкнул:
— А почему не выпиваем?
— А потому, что не наливаем, — пояснил Макс и поставил на стол новую бутылку.

Ветер поинтересовался временем — полвосьмого. Хорошо. Впереди уже расстилалась любимая улица Байкальская. А вот и кабак. Мужики уже должны ждать.
Что-то плохо кокс стал действовать. Кайф быстро уходит. Старость подкрадывается, что ли? Нет, скорей всего из-за ранения. А кайф действительно, что-то быстро уходит. Конечно, блядь, такая дыра в голове. Он весь в дыру и выходит. Во я гоняю, развеселился Ветер, надо еще вдеть пару дорожек, тогда...
Нет, перебил он сам себя, надо на самом деле следить, чтобы кайф не останавливался. Чуть только отпускать начнет, сразу надо — бац! И догнаться. Или даже не так. Когда отпускать начнет, уже догоняться не в тему. Надо четко прикинуть — вот пошел кайф — а он же волнами идет — вот кайфа становится меньше, вот снова больше, и три волны...
Три!!! Точно! Три волны!
Ветер возбужденно хмыкнул. Ебжть, я открыл главную формулу кайфа! Три волны — потом снова вдеть. Опять три волны и... Не-не. Так можно и гикнуться.
— Приехали, — кто-то настойчиво тряхнул его за рукав, — молодой человек, Байкальская, бар «Пеликан». Приехали.
— Руку убери, — веско сказал Ветер, безжалостно вырванный из прекрасного далека, — ты что, мангобей, опух с горя, что ли?
Водитель, враз осевший, словно снеговик в микроволновке, начал что-то говорить, но Ветер сунул ему полтинник, выбрался из машины и ногой, изо всей силы, пнул в дверь.
Частный извозчик, пробуксовывая, рванул прочь. Отъехав метров на сто, машина остановилась, из нее выпрыгнул обиженный водитель:
— Ах ты сволочь! Был бы я помоложе, я бы тебе, сука, рыло начистил!
Ветер полез за пистолетом, водитель скрылся в салоне и стартовал еще резче, чем в первый раз, жутко напугав бабку, покупающую куриные яйца с лотка у автобусной остановки.
— Да чтоб вы усе поповыздыхали! — пожелала она своим недругам.
Ветер усмехнулся:
— Во-во, чтоб вы все поповыз.. ха!
И вошел в бар.

Не доходя до "сааба", Шульгин поманил Витька пальцем и тот, захлопнув дверцу, двинулся за ним. Шульгин прошел между двумя ветхими "хрущобами" и приземлился на скамейку возле подъезда.
Витек молча опустился рядом с ним. Что-то хрустнуло.
— Это что, у тебя? — спросил Шульгин.
— Ну что там? — не стал тратить время Витек, — бычимся, мочимся, или просто валим?
— Гений! Правильный ответ — номер три.
— Че, конкретная поганка, Серега?
— С одной стороны поганка, а с нашей если посмотреть, так ничего грибочки. В общем и целом, расклад такой. На Петруху наехали по-черному. Гриб-мухомор собственной персоной.
— У, блядство, — зарычал Витек, — че там было непонятного. Но я не думал, что так круто будет. Что он так завертится, Петро.
— А что ты думал? — спросил Шульгин.
— Что, что… Ну, типа там обычные разборы будут. Хотя нет. Когда он с этим пидором тухлым завязался, я сразу просек, что тот его кинуть хочет. Я Петру нашему и так, и эдак, а он рыло корчит на сторону — мол, твое дело баранку крутить, да жопу мою охранять. Вот и довыдрючивался, мудель гороховый.
— Все правильно. Кинули нашего Петрушу на все башли. Говорят — неделя сроку, чтоб из России свалил, человек мол поедет наш с тобой за бугор, там ты ему бабки все отдашь и свободен.
— Хм, — улыбнулся Витек, — покойники, они свободные.
— Вот именно. Ну, Петро ко мне. Решил рвать когти завтра с утра. План такой — он сегодня едет к Светке, уговаривать с ним рвануть. Если уговорит — бля, 99 процентов…
— Да все сто, — осклабился Витек.
— Короче, вы с шефом движетесь на тачке в Минск, прямо с раннего утра. Если, опять же, ты не против.
— А чего мне. Жена привычная. Да и обрыдла она мне, Серега, хуже горькой редьки. Жирная такая стала, блядь, все жрет и жрет, как пингвин. Ну и че дальше там?
— Дальше вы катите в Голландию, где мы со Светкой будем вас ждать.
— Ух ты! — удивился Витек, — я только в ГДР был. Целых два года.
— Он мне дал на хранение карточку-ключ для счета. Так что я за ней пригляжу, ты за ним присмотришь. Сколько сейчас?
— Пол-восьмого. Ты че, часы себе купить не можешь?
— Да ломаются они все у меня. Так вот, Виктор Палыч, нам тут с тобой светит! И хорошо светит.
— Ты че, кинуть его там хочешь? — заговорщицким шепотом спросил Витек.
— Нет. На кой? У него бабок лимонов 10 минимум там заныкано, прикинь. Ну, мы четыре у него возьмем. Тебе лимон, мне три.
— А.. — лицо у Витька неожиданно приняло плаксивое выражение, — а почему это, бля, мне один, а тебе три?
Шульгин откровенно захохотал.
Глядя на него, засмеялся и Витек.
— Ну давай, тебе три, мне один, — предложил Серега, — я не возражаю. Не будем мы его кидать, сам отдаст. Пока карточка у меня, он что угодно отдаст.
— А если он нас решил кинуть? Я его вывезу, ты Светку, а он — цап в другом месте все бабки и деру. Может карточка эта — липа.
— Очень даже может быть, — посерьезнев сказал Шульгин. — Тогда вся надежда на тебя. Он же может и Светку кинуть. Свалит от тебя по дороге и все.
— От меня не свалит. Да и Светку он не бросит — чего бы тогда вообще ей говорить? Сказал бы, что по делам, в Урюпинск какой-нибудь сраный. И все.
— Ты вот что, посади на него маячок. Пусть маячит.
— Лады, Серж. Ну что, все?
— Все, я погнал.
— Ты домой, что ли?
— Угу, — бросил на ходу Шульгин.
— Ну давай!
— Давай!
Витек проводил Шульгина взглядом и крепко задумался. Так крепко, что Петровскому пришлось два раза его звать от машины.
— Ну что, Витя, — ласково спросил Петровский, — поговорил с Сергеем?
— Поговорил, шеф. Все нормально. Завтра стартуем и ни одна собака не сыщет. Мы же вместе едем?
Петровскому так не хотелось Светку отправлять с Шульгиным, но что делать. Ее еще уговорить надо.
— Вместе, Витек, вместе, — ответил он телохранителю и откинулся на спинку сиденья.

— Эт-та, чуваки, — оперся разъезжающимися локтями на столешницу Леха, — А вы-то служили?
Костик кивнул, а Матвей, закинув в пасть кусок жареной колбасы, обстоятельно ее прожевал и начал:
— Я в Забайкалье служил. Короче, место жуткое, проверки за...ли, чуть ли не каждый месяц приезжают. И вот приехал раз Афанасиев, генерал-лейтенант. Ходит со свитой, во все дырки лезет, и всем подряд «иди сюда» делает. А вечером стукнуло ему караул проверить. Заступает мой взвод. И вот стоим. Генерал ходит, и перед каждым останавливается. В этот момент надо представиться типа: «Караульный второго поста третьей смены, ефрейтор Голопупенко». Идет генерал, сука, идет, и вот подходит он к Коле Ширко. А Коля, бедный, заика, да еще и в сильном волнении. Подходит генерал к нему, пора говорить, а Колю заклинило. Он рот разевает, а только и может сказать:
— Кай-й-й, Кай-й-й, Кай-й-й, Кай-й-й …
А потом машет рукой, и так четко и ровненько:
— Ай! Один хуй, товарищ генерал, не скажу!
Все, бля, загоготали, генерал чуть не лопнул, отсмеялся и говорит (а он уже накатил с офицерами, добрый):
— Кая, после наряда, в увольнение! Пускай там какую Герду пощупает!
А ночью генерал совсем обожрался и попер на охраняемый объект, да как раз на Колин, и в Колину смену. Того снова коротнуло и он из полной темноты на нашего генерала, вместо «Стой кто идет», как заревел нон-стопом:
— Стой-й-й! Стой-й-й! Стои-й-й! Стой-й-й!
Генерал кричит:
— Кай, ты что ль?! Генерал я, узнал? Ты ж, сукин кот, не вздумай на мне отпуск заработать! Договорились?
И ходу. А утром комбату приказал:
— Кая в отпуск! Он мне ночью жизнь спас!
Мы от зависти просто обосрались.
Пашка смеяться уже, не мог, выпил из протянутой рюмки, сознание заволокло. Последнее, что он услышал, были слова Макса:
— О, Пашка отъехал. Пошли, пока за водярой сходим, потом разбудим. Эй, вы что, спать сюда пришли?

Витек хотел было, как всегда, подходы проверить, но на Петровского напал приступ отваги и он гордо сказал:
— Поезжай домой, Вить, приготовься, я позвоню, когда тебе сюда подъехать.
Витек неодобрительно качнул головой, но поехал.
Петровский, с замирающим сердцем дошел до подъезда, толкнул дверь. Тут ему стало внезапно все безразлично. Апатия сковала его члены, если можно так выразиться. Он поднялся в лифте, позвонил — все машинально, не задумываясь, как большинство людей. Светка сначала поглядела в глазок, открывая спросила:
— Петь, ты?
— Да я, я.
Он шагнул в прихожую, обнял любовницу, погрузив длинный нос в мягкие волосы.
— Как дела?
— Нормально, — помогая ему раздеться, ответила Светка.
Петровский прошел в квартиру, прилег на диван, уставившись в телевизор. Надо сначала просто полежать минут двадцать, потом начинать разговор. Что она там делает, на кухне, даже не спросила, хочу я есть, не хочу... Петровский нервно зевнул, закрыл глаза. Нажраться, что ли, подумал он и крикнул:
— Света-а!
— Что? — отозвалась Светка, заглядывая в комнату и ища взглядом Петровского.
— Свет, нам надо поговорить о кое-каких серьезных вещах. Ничего страшного, но это действительно серьезно. И есть идея — немножко выпить. чего-нибудь значительного, — он умудрился почти весело улыбнуться, — выпить и побаловаться...
Света, которая сначала насторожилась, согласно кивнула, и засмеялась, как она называла это, «грудным смехом», похожем на то, если бы кто-то странный бросал подряд много больших камней в колодец со сметаной:
— А у меня тут как раз есть кое-что...
Она поискала в буфете и извлекла оттуда две бутылки «Paul Masson».
Петровский незаметно поморщился. Что за тяга к красивым бутылкам!
— Нет, Светик, если хочешь, ты винца... А мне чего-нибудь посущественнее. Коньячок остался у нас?
Светик накрыла стол в кухне. Сколько она не пыталась приучить Петровского к столику на колесах, никак Петровский не поддавался. Не хватает ему, конечно, изящества, думала Света, отворачивая лицо от лимонных брызг, нет бы ножик наточить.
Повезло ей с Петровским, конечно, нечего сказать: свезло, так свезло. Стаи баб рыщут по Москве, все газеты уже заполонили своими объявлениями в поисках богатого, красивого, умного. А вот он, лежат на диване за стеной, телевизор смотрит.
Хорошо то, что познакомились они еще тогда, когда Петровский не был «новым русским», а занимался посредничеством, одновременно преподавая в институте. Потом пути их разошлись, как пишут в серьезных книжках про любовь, а потом снова сошлись.
Свету пригласила подруга, на день рождения, а там был Петровский. Ну, как это часто в жизни бывает. Петровский увидел, что годы ее не сломили; она снова поняла, что Петровский — парень хоть куда. Еще или уже — не суть важно. В тот же вечер он поехал к ней, была волшебная ночь, бушевали африканские страсти. После выяснилось, что Петровский стал крутым, стал нувориш-нуворашн, но это не стало помехой.
Свете нравилось иметь много денег. А кому бы не понравилось?
Хотя она, конечно, не анализировала свои отношения с Петровским (ну не было у нее привычки к анализу), но чуяла, что привязался Петровский к ней крепко. Да и он ей, как мужчина, как самэц, наконец, весьма нравился. По крайней мере, она только из чужих рассказов в передаче «Я сама», да из жалобных писем и статей в женских журналах имела представление, каково живется, когда тебя регулярно бьют чем ни попадя по самому болючему.
Петровский был щедрым, денег не жалел, голоса не повышал, в постели не разочаровывал — что еще нужно женщине, чтобы спокойно встретить старость?
Света налила в бокал коньяку (конечно бренди, конечно «Hennesi») и позвала Петровского к столу.
Тот пришел, щелкнул пальцами, сел.
— Так вот, — начала он, взял в руки бокал.
— Давай сначала выпьем, — прервала его Света, — ты же сам хотел. А?
— Давай, давай, — согласился Петровский, отпив половину.
Пожевав лимонную дольку, он продолжил:
— Я буду краток. Понимаешь, Светик, у нас на фирме произошли кое-какие изменения. С одной стороны не очень хорошие, а если внимательно с другой стороны посмотреть, то не так уж плохо все получается. Даже совсем неплохо, честно говоря. Я ведь в последнее время так замотался, да ты и сама, наверно, видишь. К тебе все реже приезжаю, спать постоянно хочу. Забыл уже, что такое театр. Все бизнес, бизнес. А бизнес — штука опасная. Особенно, когда достигаешь определенного уровня. Да ты сама знаешь, телевизор ведь смотришь, того убили, того взорвали, оторопь берет. Страна у нас дикая, законов никаких нету, если по закону жить, без штанов останешься, а без закона жить — по-волчьи выть. А я вот посидел недавно, подумал, пораскинул мозгами и понял, что я, в принципе, не бизнесмен. Я ученый, только знаешь же, что если бы я остался в институте, так бы сейчас и перебивался с хлеба на воду. Но вот, как я говорил, подумал и пришла мне такая мысль: ну, заработал я миллион, ну пять, ну десять, так в могилу же я не унесу их с собой. Конечно, семья, детям надо и так далее, но есть же предел. Понимаешь, я лично знаком с нашими воротилами, которые каждый день по телевизору, которые в газетах. Вот люди — ворочают миллиардами, а ведь работают по двадцать часов в сутки, каторжная, поверь мне, работа, это только кажется, что легко. Каторга! Ну, раз в месяц слетают на Канары там, на Багамы, там и там — дела, звонки и все такое. Кому это надо? Всех денег ведь не проживешь. Понимаешь, человек перестает сам себе принадлежать, делает деньги ради денег. Как белка в колесе. Я так не хочу. Я...
Тут Петровский прервался, допил бренди, плеснул себе в опустевший бокал дополна еще и продолжил:
— В общем так. Я решил из России уехать. Денег больше, чем достаточно, если я на покой уйду и тут останусь... Нет, так не получится. Поэтому есть идея — поехать в Европу, там купить виллу, например, на берегу Лазурного моря, жить себе, поживать... Ты как насчет этого?
Света сидела, теребя фужер с калифорнийским белым, а в голове у нее был полный сумбур. Когда Петровский говорил, она его обычно и не слушала, так, наслаждалась тембром голоса. Просто ей было приятно сидеть, слушать его, она будто в легкий транс впадала. А сейчас, понимая, что действительно разговор важный, просто заставляла себя слушать, понимать слова Петровского, но все равно ничего толком не поняла.
— Значит ты, зайчик, решил из России уехать, — обиженным тоном спросила она, — да?
— Да, и вот, предлагаю тебе поехать со мной, — разъяснил Петровский.
Вот теперь все стало понятно Свете.
— Ну, конечно, я согласна, — прошептала она, обняла Петровского, перебралась к нему на колени, чуть не опрокинув стол, поцеловала. Петровский ответил. Света с ходу в карьер начала постанывать, притворяясь.
Всегда так у них было — начинала Света, потому что Петровского это возбуждало — начинала и выигрывала. Света притворялась не из вредности, а потому что так было надо. А потом, тихой сапой, это притворство у нее перерастало в естественное желание. Петровский, конечно, ничего не замечал, потому что это его устраивало. Когда человека все устраивает, он подробностей не выискивает, он мелочи не анализирует, он ими наслаждается.
Петровский поднял Свету на руки, и понес в спальню.
— Зайчик, — томно сказал Света, — не спеши, зайчик...

— Зайчик-выбегайчик, — брюзгливо передразнил Шайметов, прикуривая сигарету, — ни сна не отдыха измученной душе.
Он протянул руку, благо все рядом, включил чайник и стал ждать, пока вода закипит. В соседнем кресле спал Славик, смешно открыв рот.
Может налить ему сгущенки туда, подумал Шайметов. Ладно, пусть спит, еще два с половиной часа ему спать. Шайметов затянулся и продолжил читать интереснейший боевик Бушкова.
Наушники были полны звуками любви, свидетельствовал этому магнитофон.

К трем часам ночи Петровский добил бутылку бренди, и начал подчищать остатки, обнаружив в баре графин с водкой. Ничего страшного, успокоил он себя, покачиваясь над унитазом, уперевшись рукой в стену. Ничего страшного. Это вина нельзя после бренди, это пива нельзя. А водку очень даже можно.
Света дремала, но когда Петровский вернулся к ложу страсти, очнулась. Сложно не очнуться, когда такой грохот — Петровский, у которого с координацией движений пару часов как было плохо, натолкнулся на любимый Светин столик на колесиках, отчего тот промчался по комнате и завершил свое существование у балконной двери.
— Ничего, ничего страшного, — в корне пресек он возможные Светины причитания, — я тебе тыщу таких, в тыщу раз лучше куплю! Все равно с собой его не берем... Эх, Светик, да ты пойми, чудак-человек, новая жизнь начинается! Новая, ептыть!
Света, в которой плескался галлон белого вина, улыбнулась. А, гори оно все синим пламенем! Действительно, они же уезжают, чего... А квартира?
— А как же квартира? — тут же спросила она.
— Какая квартира? — не понял Петровский.
— Ну, эта квартира, — Света села на кровати, — мы уезжаем, надо же квартиру продать, наверное?
— Эх, деточка... — Петровский поискал рюмку, не нашел, засадил чуток из горла. — Какая, к хуям, квартира, эксьюзе муа. Давай, хочешь, по-честному скажу тебе? Хочешь?
— Да, — испугалась Света. Мало ли, что пьяный мужчина может по-честному сказать. Он такое может по-честному сказать, что все может медным тазом накрыться.
— Так вот, Светюльчик, должен тебе сказать, что по сути дело-то все в том... — Петровский забыл, что хотел сказать, — дело в том... О чем я говорил?
— Ну, ты хотел по-честному... — подсказала ему Света.
— Да! По-честному! Потому что мы с тобой... Мы с тобой...

— Одной крови — ты и я, — вставил Славик, жуя бутерброд, посыпанный солью, — вот, блядь, развлечение, слушать этого мудака!

Петровский, чувствуя, что разум угасает, попытался не пить, но это ему не удалось.
— Короче, милая ты моя, — он сел рядом со Светланой, облив ее холодной водкой, — дело все в том...
Клинит меня на этом, неожиданно здраво подумал Петровский. К сожалению, это была агония трезвого рассудка. В эту самую минуту Петровский обрубился, а тело его, как ни в чем ни бывало, продолжило рассказ:
— Светик, мы должны резко уехать, понимаешь? Никаких квартир, никаких домов! Завтра мы валим из этой страны. Вот что самое серьезное, вот что я тебе хочу сказать.
Света оторопела.
— Как завтра? Что ты говоришь?
Не будь она столь ошарашена словами Петровского, она бы заметила, конечно, что мужик обрубился. Но степень ее удивления ее была равна степени опьянения ее полюбовника.
— А то, — продолжал Петровский, — понимаешь, у меня крупные неприятности по бизнесу. Но, с другой стороны... Короче, не суть важно, ты понимаешь? Он так, а я — так! Он что, думает, я дурак? Буду ждать, пока меня заколбасят? Хуюшки!
— Как закол... Что ты говоришь, Петенька? — начала всхлипывать Света, — что случи-и-илось?
— Не плачь! Ну что ты, — тоже всхлипнул Петровский, — пусть они, гады... Но я тебе точно говорю — прорвемся! У меня все готово. Серега дело знает, Витек, все мужики четкие оказались. Завтра, завтра...

— Так-так, — Славик отложил второй бутерброд, — это интересно. Ну-ка, давай, не спи....

— Завтра Витек за тобой приедет, часов... в десять часов. И он все тебе скажет. Или Бабичев Николай приедет... А ты готова будь. А я поеду завтра в офис рано и потом мы с тобой там встретимся, поняла. Главное, все нормально. Главное, что вся фигня — у Шульгина Сереги, а он... Короче, он парень надежный... В общем...
Света тихо, беззвучно, плакала. Ей было трудно понять, что ей пытается объяснить Петровский. Она была расстроена, устала, в конце концов, ее только что три раза оттрахали. Утро вечера мудреней, вспомнила она народную мудрость, и ей стало полегче.
— Спи, Петь, спи, — она мягко толкнула Петровского в бок и тот пал поперек кровати. Пару раз чмокнул сочными губами и засопел.
Света не без труда уложила его как надо, накрыла розовым одеялом и вышла из спальни.
Стоя на кухне и глядя на узор шторы, закрывающей окно, она пыталась сообразить, что ей делать, как быть. Завтра приедет Витек, завтра Петровский поедет в офис, завтра надо уезжать за границу... Ох!
Света допила остатки вина в красивой бутылке и, посетив по пути туалет, легла рядом с Петровским и заснула.
Утро вечера едреней.

Славик послушал еще минут пять, потом позвонил старшему, доложил.
— Жди, — сказал тот.
Потом перезвонил, дал ЦУ:
— Сейчас к тебе подъедет Семенов, отдашь ему дубликат кассеты. Перепиши пока.
— Есть, — сказал Славик и полез в стол за чистой кассетой.

вверх | дальше

bottom
Hosted by uCoz