|
титул
|
Воскресенье
Пашка пил несладкий чай и смотрел "Угадай мелодию". Намеренно аляповатый Пельш куражился как хотел. Пашка угадывал мелодии вместе с гостями передачи. Если Пашка мелодию угадывал раньше, чем страдальцы в студии, он хрипло возмущался:
— Бля, ну тормоза!
Если он мелодии не знал, он тоже возмущался:
— Ну ты, Пельш, совсем офигел! Ты б еще латышские народные песни угадывать заставил!
Вот такой был Пашка козел, а все потому, что с похмелья и без денег.
Вообще-то, Пашка был человеком умным, эрудированным и частично воспитанным. Умным от был от рождения, генетически. Эрудированным оттого, что много читал. А воспитание в него вдолбила пудовым кулачищем жизнь. По Пашкиному определению, истинно воспитанные люди, оставаясь совершенно одни в своем жилище, все также держат вилку левой рукою и пукают беззвучно. А Пашка дома вожжи отпускал, и поэтому честно считал себя воспитанным наполовину.
Леха минут десять не мог сообразить, на какой станции перейти на Арбатско-Покровскую линию, а спрашивать не хотелось ни у кого. Наконец до него дошло, что старость иногда может и в молодом возрасте нагрянуть временно, отшибить память, особенно, если похмелье такое сильное и так много людей вокруг куда-то спешат и толкаются.
Он подошел к краю платформы, быстренько все прочитал на покрытых стеклом указателях, и уже через десять минут ехал в нужном направлении, чинно держать за поручень.
«Какой там троллейбус, 55-й, вроде бы...» — думалось ему неторопливо, глазам не на чем было остановиться и взгляд скользил по обуви сидящих пассажиров.
Леха украдкой посмотрел на пальцы — ногти чистые, вот и хорошо.
«Надо еще водяры прикупить, закуски, ведь сто процентов, у этого урода нет ничего. Вот он, наверно, бесится... Ну ничего, парень отходчивый, тем более, что все пучком».
— Осторожно, двери закрываются, — произнес динамик сакраментальную фразу, — следующая станция — Измайловский парк.
Пашка подошел к компьютеру — модем издавал истерические короткие гудки. Подумал, подумал и оставил, как было. По крайней мере, дозвониться к нему невозможно, а это уже хорошо. Когда должен денег, телефон — первый враг. Сидит на столе, смотрит дырочками, ждет. Только забудешься, сядешь, например, посрать, как тут же, сука пластмассовая, затрезвонит.
За окном сварливо бранились вороны, забубенная ветка стучала в стекло, Пашка добрался до кухни, и там его накрыл приступ хозяйственности. Он пустил тонкой струйкой горячую воду на лежащую липкую горку тарелок и стал тоскливо соображать — что можно сожрать, дабы заполнить растущую в нем пустоту. Холодильник был обклеен изнутри полупустыими майонезными пакетиками, какая-то скрученная кожура валялась, в общем, холодильник был пуст.
Пашка наудачу открыл морозилку и... и там — х...
А ведь еще неделю назад были, были деньги! Были деньги, была пища, были радость и здоровье. А теперь — только серая слякоть в картонном стакане, которая называется сухой суп.
Пашка включил чайник, пусть даже и слякоть, лишь бы помойник набить. Где же Леха, подонок, куда же делся? Ведь сегодня опять будет эта подруга звонить. Либо к телефону не подходить, либо по новой чушь какую-нибудь плести. Как надоело Пашке отмазываться, блеять что-то, выслушивая в ответ хлесткие слова и издевки. Так хотелось заругаться матом, заорать, затопать ногами на стервозную бабищу, так хотелось! А нельзя, потому что в чем-то она была и права. Ведь взял пару месяцев у нее назад Пашка две штуки грин, взял? Взял. Леха просил — дело, говорит конкретное, в Москве газовых пистолетов куплю несколько, у себя на Кубани продам. Покупатели есть, все на мази, прибыль нормальная. А через месяц, говорил Леха, сверкая черными глазами, я тебе, Пашка, привезу эти бабки, и еще тебе — четыре сотни. Ну че тебе, плохо? За месяц — четыре сотни баксов, ни за хрен собачий?
И повелся Пашка, позвонил знакомой бабе богатой, та поломалась чуток и согласилась — давай, говорит, через месяц две штуки обратно и двести баксов процентов. Давай! — обрадовался Пашка, взял деньги, отдал Лехе. Посидели, попили водочки с аксессуарами, поболтали и отбыл Леха в жаркий Краснодарский край, отбыл с тяжелой головой и отягощенный газовым оружием.
Да пропал.
Ну, честно говоря, месяц Пашка о нем и не вспоминал. Своих дел по горло было, проблемы навалились, словно комары на голую жопу. И вышло так, что везде у Пашки обломы с бабками приключились. Сереге, братцу своему звонить было не в кайф после т о г о разговора нелицеприятного. Да уж поговорили тогда. Хотел Пашка помириться с Серегой, сколько можно волками смотреть друг на друга? Шел с настроением таким, радужным, юля, а в итоге — чуть не подрались.
Друзья все сами сидели бедные или жадные. В общем до денег было Пашке целый месяц терпеть и работать. Поэтому очень бы кстати пришлись двести баксов, которые, понятное дело, пропали вместе с Лехой.
Да мало того, кредиторша зловредная стала звонить каждый день, да по нескольку раз, с криками и угрозами. Голос отвратительный. Как Бородинская пилорама, орет, падла, по телефону говорить — все равно, что «В мире животных» смотреть. А самое пакостное, что эта подруга была права. Но так уж Пашка был устроен, что не мог до конца осознать всю тяжесть своего проступка. Я ведь на нее бы не наезжал, если по другому повернулось, думал Пашка, так какого же хрена она тут разоряется?
Пашка уж и Лехе звонил, жена его говорила козьим голосом, что Леша уехал, куда не знаю, зачем — не ведаю, когда вернется — ума не приложу. Так вот месяц почти и прошел.
А вчера позвонила мучительница и сказала, очень спокойным на удивление голосом, что если Пашка денег не отдаст к вечеру, то ему будет очень плохо.
А вечер был вчера. И сегодня Пашке было плохо, потому что как раз после того звонка он, в расстроенных чувствах, пошел в гости к бедному, но благородному другу в поисках сочувствия. У друга был трехлитрович самогонки…
"А хорошо бы, чтобы сейчас я спустился вниз, проверить почту, -— подумал Пашка, — а там лежит перевод от кого-нибудь, штук хотя бы на пятьдесят."
Вот тогда бы было неплохо. Потому что Пашка с этими деньгами не обломился, а тут же пошел бы в универсам, купил там пива, купил бы журналов пару и, вернувшись домой, легко и безболезненно возвратился в трезвое состояние. Сел бы в кресло, закурил, обдумал создавшуюся ситуацию и, ясный перец, нашел выход из тупика.
Так это все заманчиво выглядело, что Пашка обтер руки о собственную майку и галопом ринулся из квартиры.
Естественно, никакого перевода не было, лишь счет за междугородние переговоры и пара рекламных листовок. Пашка пошел было к лифту снова, как его накрыла трепещущая тень — с поганым скрипом дверь в подъезд открылась и внутрь проник человек с большой дорожной сумкой. Не особенно на него глядя, Пашка отметил, что человек вроде знакомый.
— Здорово старое говно! — жизнерадостно поприветствовал его путешественник, и бросился обниматься.
— Леха, твою мать! — наконец узнал Пашка, — ну бля! Сколько лет, как говорится, сколько, мать иху так, зим!
Радости Пашкиной не было предела. Радость его заглушила напрочь злость, которую Леха, честно говоря, начал вызывать.
— Ну и где ты был, урод! — шипел Пашка в лифте, — бабки привез?! Меня тут чуть с говном не съели!
— Привез, привез, — виновато говорил Леха, — я тебе расскажу, ты охренеешь, что со мной было. Но зато теперь все пучком!
— Рассказывай давай, — теребил его Пашка, думая о том, что классный сегодня денек на самом деле — ничего Лехиного приезда не предвещало, ни звонка, ни телеграммы, ни предчувствий утренних, ничего! И тут — на тебе!
— Расскажу, расскажу, — бубнил Леха, — сейчас, поссу хоть, а то пока ехал в ваших подвалах тут, чуть не обоссался вообще!
Пашка, пропуская гостя в квартиру, задел его сумку и, услышав кремлевский перезвон бутылок, широко-широко ухмыльнулся.
— А чего это у тебя в сумке-то, далекий друг? — с хитрецой спросил Пашка, — никак алкоголь?
— Алкоголь, алкоголь, — посмеивался Леха, выставляя на журнальный столик бутылки смирновки, выкладывая на молниеносно расстеленную Пашкой вчерашнюю газету упаковки с колбасой, сыром и всякими другими вакуумно запаянными яствами.
— Ну что стоишь, — сказал он Пашке и протянул батон.
И Пашка весело поскакал на кухню, ни слова против не сказав, ибо стала душа его наполнена до краев предчувствием классных посиделок. Орудуя тупым ножом, Пашка думал: «Вот как бывает в жизни, только что болела голова, а теперь не болит. Только что мир казался серым и противным, безрадостным, а теперь наоборот, он полон жизни. Интересно…».
— Пашка, ты че там, бля, зарезался, что ли? — заорал Леха, звеня горлышком бутылки по краю стакана, — ну где ты там с этим хлебом шаришься?
— Иду, иду, — бросился с кухни Пашка, неся куски хлеба на деревянной дощечке.
— Ну, за встречу! — провозгласил Пашка, приподняв свой стакан на уровень Лехиного, — вот уж не ждал, что ты сегодня именно приедешь, но рад, честно говоря, ужасно!
— Давай, — засмущался Леха и, опрокинув вглубь себя водку, неторопливо запил фантой.
А Пашка набросился на еду.
Прошло полчаса. Друзьям захорошело. Пашка наелся и порозовел. Закурив, он вгляделся в Лехино лицо:
— Ну ты, блин, разъелся там, у себя. Как там жизнь-то?
— Да как, — откинулся на диване поглубже Леха, — живем помаленьку. Как везде. Казаки ходят, шашками машут, черные понаехали, на всех базарах, бля, торгуют. Беженцы, да ну их на хрен, Пашок, ты-то как тут живешь, не задолбался еще в Белокаменной?
— Ох и задолбался, — с удовольствием ответил Пашка, — прикинь, тут каждый день кого-то колбасят, по ночам стреляют, да и люди подзадолбали, честно говоря, куда не поедешь, в метро толпы такие, долбануться можно. Идет, идет, да бля, как встанет на дороге… Убил бы!
— Кто встанет, — не понял Леха.
— Да кто угодно, — схватил бутылку Пашка, — ну, я имею в виду, идешь себе, разогнался так, а какая-нибудь падла как встанет посреди дороги, и никак ее не обойти. Понимаешь?
— Ну! А я сейчас в поезде ехал, короче, два чувака и баба в купе. Друг с другом не знакомы, баба с чуваком вообще в Ростове села. Ну мне-то что, я не озабоченный, лежу себе, читаю. А эти двое как давай вокруг этой прыгать! Бля, калинка-малинка, в натуре! А чувиха им — мальчики, мальчики, давайте выпьем, меня каждые пять минут вниз зовут, эй, братан, иди к нам… Я говорю — сейчас, мол, схожу за пазырем. Те в тасках.
— А баба-то ничего? — вклинился Пашка.
— Да нормальная, не корявая. И вот прикинь… Оп, стой! — поднялся неожиданно Леха, — пока не забыл, и пока башка еще нормальная…
Он порылся в своей сумке и вытащил кобуру, в которой черно отблескивал внушительный пистолет.
— Ага, — сказал Пашка, — и чтобы не платить долг, он решил завалить кредитора и всю его семью…
— Мудак ты, — засмеялся Леха, — это моя доля просто. Тебе деньги, — он извлек скрученные в трубочку баксы и протянул Пашке, — а мне пукальник. Люблю оружие, понимаешь ли.
Пашка трубочку взял, не вставая с дивана, упокоил ее в кармане и произнес:
— Ну за каким тебе пистолет? Газовый? Разрешение есть?
— Все есть. А зачем — жить спокойнее.
— Ну не знаю, не знаю, — протянул Пашка, я так думаю, что если ты пистолет с собой носишь, то ты его в любой момент должен быть готов в ход пустить, так?
— Ну так. А я и готов. Всегда готов! — вскинул руку в пионерском приветствии Леха, — на пощупай, — он бросил тяжелую машинку Пашке на колени.
— Ого-о, Петрович, — заблажил Пашка, выщелкнув обойму, — вот это рыба! — И с силой загнал обойму обратно в рукоятку.
Леха тут же забрал оружие.
— Это тебе не хухры-мухры, — глубокомысленно пояснил он, — это «вальтер-комбат». Страшная штука!
— Да ладно, — скептически протянул Пашка, — страшная-престрашная. Посильней, чем «Фауст» Гете. Все равно газовый — на пьяных не действует, на собак не действует, на фига он нужен такой?
— Блин, возьми патроны капсоициновые, будет и на пьяных действовать, — загорячился Леха. — В рыло шарахнешь, никакого раза не надо, одним воздухом так жахнет, мало не покажется!
— Верю, верю вам профессор, — Пашка наливал водку.
Водка наливаться не хотела, крученной струей текла на газету, размывая одухотворенное лицо лучшего бомбардира чемпионата России по футболу Олега Веретенникова.
— Че, нажрался, — укорил его Леха, — куда льешь мимо?
— Вот ты сам и ответил на свой вопрос, — уклончиво сказал Пашка, другой рукой направляя непослушную бутылку.
— Какой вопрос?
— Ну ты спросил — куда льешь, и тут же ответил — мимо, — засмеялся Пашка, и Леха засмеялся тоже, потому что бутылка кончилась, а было еще две.
— Кстати, — отдышавшись сказал Пашка, — надо бы этой звякнуть, а то достала уже, сука.
— У которой бабки брал? — поинтересовался Леха.
— Ну. Звонит каждый день, ругает, пугает. Вот теперь обрадуется.
— Завтра позвонишь, — сказал Леха, — у меня бабки все равно не тут.
— Как не тут? — не понял Пашка.
— Ну а какого я буду их таскать, — возмутился Леха, — чтоб что-нибудь случилось? У меня чувак знакомый, крутой, приехал по делам сюда, живет сейчас в «Москве», в гостинице, я ему оставил. Я ж приехал утром рано, тебе позвонил — занято. Поехал к этому мужику, оставил бабки у него, сумки. Ты че думаешь, я с одной сумкой, что ли приехал?
— Да ничего я не думаю, — обиделся Пашка, завтра так завтра. Она из меня кровь сколько сосала, подождет еще день, ничего с ней не случится.
Леха снова сел на диван, молодецки, с хрустом свернул пробку и аккуратно разлил.
— Ну, за красоту, — сказал он басом.
И друзья немедленно выпили.
— Сейчас еще по одной, и пойду искупаюсь, а то в этом вагоне... — отдышавшись, сказал Леха.
— Пойди, пойди, отмойся, — сказал Пашка.
Дверь хлопнула, Пашка вздрогнул. Это из ванной вывалился Леха, с мокрой головой, веселый.
— Етить твою, профессор! — заорал Пашка, — заходи!
— А что там у нас по ящику кажут? — лениво спросил Леха, подсаживаясь к столу, — у тебя сколько программ принимает?
— Двенадцать, — с гордостью сказал Пашка, включая телевизор. На экране медленно появился Ельцин.
— Дорогие россияне, — веско сказал он.
— Ну вот, допились, — прыснул Леха, — белочка!
— Да не белочка никакая, а Ельцин Борис Николаевич, — пьяно прыснул Пашка, — президент наш, ёптыть!
— Ага, ваш!
— А ты что-то против Бори имеешь? — нарочито насупился Пашка, стоя на полусогнутых ногах и раскачиваясь подобно кобре. — Не, ты скажи, Леха, тебе че, правда Ельцин не нравится?
— Да что он, баба, что ли, мне нравиться? Козлы они все, бля на фиг!
— А-а… — Махнул рукой Пашка, — опять слова… Козлы, да козлы. А почему козлы? Хоть бы кто сказал. Ума-то нет!
— Ох-ты мать твою, куда уж нам!
— Слушай, Паш, — сказал Леха, шурша газетой в поисках вилки, — ты давай это, позвони подругам каким-нибудь, что ли. А то сидим как два алканавта, водяру глушим, а о вечном не думаем. Звони!
— Да ну их всех во глубину сибирских руд, — поэтически ответил Пашка, — давай лучше поедем куда-нибудь.
— Куда? Сколько времени… Вот, уже пол-первого ночи! Куда мы поедем?
— Ну это ж не твой Мухосранск тут! Это ж столица! Например, поехали в ночной клуб какой-нибудь. Фигля нам, бабки есть, тут всю ночь жизнь кипит.
— Ну давай, телок возьмем и поедем в ночной клуб. А сколько бабок надо?
— Да фигня! С девками — ну, на все про все баксов двести.
— Да иди ты на хрен, — выпучил глаза Леха, — вы тут совсем охренели в своей Москве! Двести баксов! Да я за двести баксов месяц бухать буду!
— Э-э-э… — Пашка попытался встать, и встал. — Бухать! Ну как хочешь. Ну поехали в музей тогда.
— Какой еще на хрен музей в пол-первого ночи?
— Музей Вооруженных сил СССР, — грустно сказал Пашка, — я там сколько лет не был, Леха, столько лет… — и он оперся локтями о стол, локти разъехались, тьфу!
— Ты поспи, что ли, — сказал Леха, наливая очередной стакашек, — а я тебя через часок разбужу.
— Не-не… Это иллюзия, — замотал головой Пашка, — я уже тогда не встану. Пошли, ладно, фиг с ним с музеем, пошли в лес! Протрезвимся, погуляем полчасика и как огурчики.
— О, в лес — другое дело, — согласился Леха. — Только надо с собой взять, а то там же колотун наверняка ночью, в лесу в этом…
— Возьмем! Говно вопрос, конечно возьмем!!! — вскричал Пашка и на удивление легко встал.
Тут раздался звонок.
— Во бля, кто это — в полпервого-то? — удивился Пашка, поднимая трубку.
Оттуда понеслись женские визги — это кредиторша решила напомнить о своем существовании.
— У тебя, гад, совесть есть?! Если завтра, ровно в восемь утра ты денег не принесешь, то смотри! Я тебе серьезно говорю!..
— Да есть, есть деньги, — хотел сказать Пашка, но вместо этого только выдохнул, потому что из трубки доносились лишь короткие гудки.
Пашка положил трубку и замер, глядя на свое отражение в антрацитовом окне.
— Эта что звонила? — спросил беззаботно Леха.
— Ага, — уныло подтвердил чуть протрезвевший Пашка.
— Ну и хрена ты скис? Бабки же я привез. Завтра отдашь ей, и дело с концом. Все, покатили в лес!
— Покатили, — повеселел Пашка, — погнали-покатили!
Пашку с Лехой лес протрезвил. Да еще трын-трава какая-то злую шутку сыграла — поставили на нее бутылку, полную практически, увлеклись интересной беседой, а трава, сука, распрямилась тем временем, бутылку повалила.
Но было бы желание и деньги, все можно поправить. Это в любви нельзя дважды в одну воду войти. А с водкой это просто. Достаточно зайти в круглосуточный супермаркет, который прямо возле пашкиного дома, накупить, что душа и брюхо пожелают, поблагодарить за это Горбачева и пророка его Эльцина и пойти спокойно домой, потреблять наше под ихнее и наоборот.
Прогулка по лесу настроила на философский лад. Давно друзья не виделись, а встретились, и были все шансы у них незамысловато обожраться и испортить праздник встречи. А сейчас появился шанс обожраться замысловато. Времени еще вагон, ночь в разгаре, даже телевизоры кое-где окна освещают изнутри.
— Знаешь что, Леха, — сказал Пашка, оглядев свою единственную комнату, — давай приборку сделаем?
— Ты что ох... — начал Леха, а потом кивнул согласно черной головой.
Он понял! Вот что значит друг. Он понял, что теперь — совсем другое. Что они пришли из лесу немного другими, не такими, какими вползли в лес, а лучше, чище, богаче духовно. И начинать беседу, неторопливую беседу, украшаемую маленькими рюмочками водки и вкусными кусочками пищи, нужно в новом месте. Но, раз нет у Пашки другой квартиры и другой комнаты в ней, то нужно изменить старую.
— Здесь яств был стол... — заметил Пашка, сворачивая пропитавшуюся соками еды газету в тугой ком.
— Теперь здесь х... лежит, — продолжил бурме Леха, яростно шуршащий веником.
— Мети ты лучше пол, — не унимался Пашка, вернувшийся с мыльной губкой.
— А кто тут такой крутой жужжит? — немного выбился из размера Леха и, осознав это втайне поэтической душой, добавил — уж не тот ли мохнокрылый серафим, который так засрал сие обиталище, что стало оно походить на гнездовья гоблинов и орков?
После этого наступила тишина, нарушаемая лишь постепенно учащающимся дыханием временных жрецов чистоты.
Потратив еще пятнадцать минут, и с трудом задавив в себе перерастающее в манию желание вычистить волшебным средством для мытья всего ванну, унитаз и обе раковины, друзья чинно серверовали протертый стол, аккуратно порезали все, что смогли и, налив по ма-ахонькой рюмочке, сели.
— Давай, только не будем этих мудацких коротких тостов произносить, — попросил Леха.
— Не вопрос. А что провозгласим?
— Давай провозгласим осанну нам, нашим родственникам и друзьям, а также всем хорошим людям в мире! — предложил Леха.
Провозгласили.
вверх | дальше
|
