|
титул
|
Прошлое
— Алло, — сонно сказал Шульгин, глядя на часы.
Полчетвертого ночи. Черт!
— Алло, — угрожающе повторил он. — Кто это?
— Серега, — сказал кто-то вдрызг пьяным голосом, со слезой, — Серый...
Молчание.
— Серега!
— Да что, мудак ты пьяный, что тебе надо?! Кто звонит?
И раздались короткие гудки.
— Ну вот же так твою мать! — подытожил Шульгин, положил трубку куда надо и заснул.
Все начинается с мелочей.
Если сам факт нашего рождения считать мелочью — а многие в этом уверены, глядя в окно на колготящихся соплеменников, то и факт рождения Сереги Шульгина можно считать мелочью, с которой началась его жизнь. Или лучше так — жизни и приключения, ведь что такое жизнь без приключений, как не существование? А жизнь — совсем другое дело.
Родился Серега, как и подавляющее большинство младенцев, вперед головой и с победным криком. Мать посмотрела на него обессиленно, голова ее, разукрашенная счастливой улыбкой, упала на влажную подушку, а младенец горделиво обоссался.
В дальнейшем жизнь Сереги Шульгина протекала для нас не очень интересно, хотя для него самого весьма занятно — он запускал змеев, дрался с другими детьми, читал по складам, в общем весело проводил время.
Единственное важное событие, произошедшее с ним в те чудесные годы, случилось в детском саду. Объевшись любимой гречневой кашей, Сережа сидел на скамеечке, с трудом дыша. Другие дети настойчиво звали его поиграть с ними. Сережа столь же настойчиво отрицательно качал головой. Его недетское упорство настолько поразило сверстников, что те, в слезах и в недоумении, заложили друга Сережу воспитательнице. Та, столь коварно разбуженная наглыми детьми, долго не могла понять, чего от нее хотят эти малолетние монстры, но потом сообразила и, подойдя кавалерийским шагом с грустному Сереже, спросила:
— Почему же ты не хочешь играть со своими товарищами, Шульгин?
— Мне лень, — честно ответил Сережа, которого учили, что лгать взрослым не хорошо.
— Так ты настоящий Лентяй! Лентяй! — вскрикнула с ужасом воспитательница и, схватив подлеца за руку, вытащила его на игровую площадку.
— Дети, встаньте в круг, — приказала она.
Дети охотно исполнили приказание.
— Ну-ка, все вместе сейчас скажем, кто у нас Сережа. Три-четыре, — проговорила она скороговоркой и гаркнула, — Лентяй!
— Лен-тяй! Лен-тяй! — кричали с удовольствием все, — Лен-тяй!
С тех пор к Сереже прочно прилипла кличка — Лентяй. Он воспринял это спокойно, потому что и был лентяем, по крайней мере, в далекие детские годы, которые хороши всех, кроме того, что внезапно кончаются.
И у Лентяя они кончились.
Тут и пришла ему пора идти в первый класс.
Был тогда Сережа щуплым мальцом, белобрысым, сторонился сверстников и больше всего любил читать книжки. Из-за того, что хорошие, интересные книжки попадались довольно редко, а читать их хотелось, Серега подружился со всеми библиотекарями в районе, они его хвалили и, умилившись спокойствию и вежливости мальчика, оставляли ему разные редкости — например, «Солнышкин плывет в Антарктиду», или «Необычайные приключения Карика и Вали».
У Сереги появился друг, Игорь Романов, они жили на одной улице и разделяло их всего три дома. Отец Игоря был военным, а в тот момент — счастливым военным, потому что поступил в Академию имени Фрунзе, что не каждому офицеру удавалось. Отец Игоря был огромным и веселым, каждое воскресенье он собирал толпу мальчишек и играл с ними в футбол на хоккейной площадке, если дело было не зимой, или в хоккей, на той же площадке, если был мороз и снег. Игра порой затягивалась допоздна и то Игорь к Сергею, то Сергей к Игорю приходил на ночь. Родители мирились с этим неизбежным злом, потому что понимали — могло бы быть и хуже.
Отцы Сереги и Игоря особой дружбы между собой не водили, но были взаимно вежливы и ничего не имели против того, что их сыновья большую часть времени проводили в обществе друг друга. Это же касалось и матерей школьников, которые, в отличие от супругов, чуть ли не каждый день перезванивались. И долго, долго разговаривали. Не часто, как говорится редко, но метко, раздраженные этими переговорами мужья, все-таки собирались вместе, несмотря на разницу в годах, общественном положении и взглядах на жизнь, весело нажирались до полусмерти, что еще больше объединяло их супруг.
Серегин отец, Андрей Николаевич, был замдеканом истфака одного из московских институтов и к своему пятидесятилетию смирился с тем, что никогда не станет ректором, но лопнул бы от досады, если бы позволил кому-нибудь предположить это. Он носил эспаньолку, которая придавала ему вид странного человекообразного козла в очках, который зачем-то каждый день надевает костюм, повязывает галстук и отправляется мучить ни в чем не повинных студентов марксизмом-ленинизмом. Но видимость не есть сущность, и Андрей Николаевич был неплохим человеком, хотя это и не подвиг. По крайней мере, он не подличал, не был подхалимом, а это уже немало.
Несмотря на то, что он уже более двадцати лет распространял самое передовое учение, а скорее всего, благодаря этому, Андрей Николаевич был отъявленным диссидентом — так он себя называл в беседах с женой, Татьяной Алексеевной. Его борьба с режимом ограничивалась крамольными беседами с шурином, Василием Петровичем и тем, что он никогда не читал газету «Правда». читал он толстые журналы, а на антресолях, в старом чемодане, обвязанным пыльной бечевой, хранил блеклые распечатки Синявского, Солженицына и свои давние стихи, датированные шестьдесят восьмым годом. Нашего, нашего века.
Отец Игоря — Александр Иванович — диссидентом не был, диссидентов не любил. Если бы он догадался, что время от времени выпивает с самым настоящим противником существующего режима, он бы конечно не настучал на него, потому что офицер — это не стукач, а честь имеет, но что-нибудь бы натворил. Поэтому разговоры отцов ограничивались банальными мужскими темами — футболом, бабами, и матерными междометиями. Вояка всегда перепивал гнилого интеллигента, чем гордился, но не очень — подумаешь, невелика заслуга. Он генералов перепивал, а это задача неизмеримо труднее.
Игорь был единственным ребенком в семье. А вот родители Сереги сделали сыну-второкласснику новогодний подарок — родили брата. Серега брата поначалу боялся, подходил к нему с опаской, но потом привык. Брата назвали Пашкой в честь деда. Пашка поначалу был безвредным, лежал и гугукал, а потом начал расти. К тому времени, как Серега стал пятиклассником, Пашке было четыре года, и в свои четыре года он успел совершить десантироваться с зонтиком с балкона, сжечь штору и оторвать золотой кулон 999 пробы главврачу больницы, где работала Татьяна Алексеевна.
В пятом классе Игорь мечтал стать военным, как отец, а Серега — космонавтом, как Юрий Гагарин. Игорь постоянно рисовал в тетрадке батальные сцены, а иногда, оставшись в одиночестве, ходил по квартире с мастерски сделанной из свинца неизвестными умельцами моделью пистолета «Вальтер-ППК» и принимал боевые позы. Звук выстрелов он имитировал губами и это удавалось ему не хуже, чем звукооператорам, которые озвучивали фильмы про войну.
К пятому классу игры в войнушки уже были не столь привлекательны для ребят, как раньше. Пришло время моделей самолетов и прочей боевой техники, которые приходилось долго собирать, дыша парами авиационного клея, но которые потом служили настоящим украшением квартиры.
Серегу не сильно привлекала военная романтика, но, поскольку его друга так уж заклинило на всех этих танках и пистолетах, он невольно имитировал свой интерес к пластмассовому и жестяному вооружению. А это, как бы сказал сейчас любой психоаналитик, даже самый желторотый, не могло не повлиять на формирование определенных черт характера.
Вот, допустим, отец сводил сына на выставку японского прикладного искусства, в изобразительный музей имени А.С. Пушкина. Сын, побродив перед шелками старых мастеров, проникся легкостью и прозрачностью суми-е, поднатужился и вырос художником. А другой отец сводил другого сына в Музей Вооруженных Сил СССР. Постоял сынок, посмотрел на искореженные обломки сбитого советской ракетой американского истребителя «Фантом», поколупал пальцем шершавую кожу Т-34, и пошел в военное училище.
Может быть, Игоря папа как раз и сводил в Музей Вооруженных Сил. Серегу папа точно никуда не водил, ни в какие музеи, потому что у папы все музеи вызывали идиосинкразию. Уж больно доставал его любимый марксизм-ленинизм. Мама, бывало, водила Сережу в ТЮЗ, на «Синюю птицу», например, но Сережа всегда засыпал в середине представления и просыпался только тогда, когда на сцену с громким смехом выбегал дядя Коля Озеров в костюме Хлеба, а потом снова засыпал. Театр ему казался смешным и скучным.
Частенько мы не любим то, к чему сами склонны. Вот и Серега театр не любил, а что-то врожденное актерское в нем было. Приходил он к Игорьку, заставал того за увлеченным передвиганием пучеглазых солдатиков и, хотя ему было совершенно это не интересно, садился рядом, потихоньку убеждая себя в том, что ему это очень интересно. Через некоторое время ему действительно становилось интересно.
Так что притворялся он только вначале, а потом все шло само собой.
А Игорю было все равно — притворялся Серега или нет, он таких нюансов не замечал. Игорю даже и в голову не могло придти что-то имитировать, потому что он был человеком прямого действия, как те солдатики, которых он так любил двигать.
Но скоро игрушечные танки и самолеты стали даже Игорю казаться тем, чем они и были на самом деле — игрушками. Как раз тогда Серега прочел классную книжку «Кондуит и Швамбрания», Льва Кассиля. Дал прочитать Игорю. Того сразу поразила возможность не размениваться на мелочи, а придумать сразу целую страну, где есть флаг, герб, гимн и армия, а может даже и флот с авиацией.
Как-то, классе в седьмом, Игорь получил в репу — а как тут еще выразиться — от наглого десятиклассника, звали которого Борян. Десятиклассник Борян ущипнул за попку тайную пассию Игоря, гнусно при этом захихикав. Игорь, конечно, встал на защиту девушки.
Между Боряном и Игорем состоялся следующий диалог:
— Ну ты! — крикнул Игорь.
— Че-е? — протянул в ответ Борян, и тремя ударами поверг защитника на пол раздевалки, после чего больно пнул его ногой в расхлябанном сапоге в копчик. И ушел.
Шульгину рассказали об этом неприятном инциденте чуть позже, и он громко сожалел, что не оказалось его рядом в ту тяжкую минуту, хотя сомневался, достало бы у него смелости сотворить что-нибудь против страшного Боряна. А проверять не очень-то хотелось.
В тот же вечер, сидя в тайном месте — в беседке закрытого на ночь детского сада — друзья поклялись страшной детской клятвой, что не допустят впредь такого. Чтобы всякие боряны куражились над ними. А чтобы этого не было, надо стать сильными, смелыми и ловкими. Вариантов было несколько, но Серега не беспокоился их перебором, зная, что его деятельный друг все решит за него.
Уже на следующий день Игорь затащил его в вонючий пыльный зал, в котором бегало кругами то, что гордо называлось секцией самбо.
Так они дальше и занимались — Серега, подобно ожившему чучелу, безо всякого интереса выполняющий задания тренера и Игорь — получавший ото всего и удовольствие и уверенность в себе. Серега окреп, избавился от проблем на уроках физкультуры, родителям новое увлечение сына нравилось. Ведь они верили в миф о том, что секции спасают от улицы.
И вот, через несколько месяцев, друзья отловили Боряна на перемене и с хаканьем применили на оболтусе знания и навыки, внедренные в них тренером Александром Васильевичем. Превратив Боряна в перемазанное песком и глиной существо, озверевшие восьмиклассники отошли от лежавшего тела и, тяжело дыша, испытывали совершенно разгные чувства. Шульгиным овладело нечто вроде стыда и жалости к поверженному Боряну. Ему было неловко, что они, восьмиклассники, изваляли взрослого, практически, человека на глазах у половины школы. Было немного страшно — а ну, как Борян отомстит? И немного Шульгин гордился, поглядывая искоса на Катю, которая тоже была в числе зевак, такая прекрасная в своей короткой юбке.
А Игорь, глядя сузившимися глазами на врага, думал о том, что если подождать и все сделать правильно, то никто тебя не посмеет обидеть. Ему было хорошо и легко, все тело пузырилось силой.
Тут Борян вскочил, сжимая в руке обломок кирпича, брошенный давным-давно нерадивыми строителями школы, визгливо выматерился и ринулся в атаку.
Шульгин не успел ничего предпринять, как Игорь рванулся навстречу Боряну, поднырнул под занесенную руку и локтем ударил того в грудь. Явственно послышался хруст. Борян крякнул и стал заваливаться набок. А Игорь, немного отодвинувшись, методично месил его обеими руками, целять в голову.
Синяя тень промчалась мимо Шульгина и строгий физрук скрутил Игоря.
Потом был кабинет директора, родительское собрание, серьезные разговоры с предками. Но все закончилось тем, чем обычно кончаются детские шалости, если в их процессе кого-нибудь не убивают — все забылось. Два сломанных ребра внутри Боряна послужили хорошим предупреждением потенциальным обидчикам и никто не мстил ни Игорю, ни Сереге, тем более, что у Боряна друзей не было, а силу в школе уважают даже десятиклассники в восьмиклассниках, не говоря о более младших учениках.
Но Шульгин долго не мог позабыть выражение лица своего друга, когда тот колотил Боряна — спокойное, сосредоточенное и довольное.
Как не борются люди с банальными фразами, как не клеймят их разносчиков, все равно и те, и другие — непобедимы. Услышишь или прочтешь где-нибудь такую сентенцию — время идет, и как-то раздражаешься. А ведь это правда, и время действительно идет. И все меняется.
Конечно, менялись и Сергей с Игорем. У детей слишком мало занятий, чтобы они сильно отличались друг от друга. Со временем интересов становится больше, соответственно и отличий становится больше. Впрочем, так и продолжается всю жизнь, пока смерть с нею человека не разлучит.
В выпускном классе и Серега, и Игорь были уже солидными людьми, такими солидными, какими только могут казаться себе десятиклассники.
Учились они хорошо, Игорь, немного отстававший от Сереги, с восьмого стал пошире раскрывать рот, грызя гранит наук, и скоро стал одним из лучших учеников. Шульгин на это никак не отреагировал — а Игорь ожидал, что между ними будет что-то нечто соревнования. Насколько Игорь знал своего друга, тот никогда не упускал возможности похвастаться своими знаниями. А чтобы ими хвастаться, ими нужно обладать. Впрочем, Шульгин учился тоже весьма неплохо, троек у него не было, уроков он почти никогда не учил, память его выручала и обаяние.
Игорь твердо решил идти в военное училище, Серега ничего пока не придумал, и Игорь исподволь его убеждал, что нет лучше человеческой судьбы, чем быть советским офицером. Шульгин другу не возражал, потому что не любил возражать вообще, и потому что Игорь, когда ему возражали, становился несколько неприятным в общении. Тем более Серега толком и не знал, чем ему хочется заниматься после школы. Конечно, многолетние рассуждения родителей о том, что нормальный человек должен получить высшее образование, достигли своей цели, Серега знал наверняка, что после школы он должен поступить в институт, а вот в какой институт и зачем — об этом он не задумывался. Желание Игоря стать военным не вызывало у него ни одобрения, ни раздражения, в общем-то он ничего не имел против военных.
Но такие разговоры между ними происходили нечасто. Потому что, как утверждают ученые, семнадцать лет — это то возраст, когда мальчики мечтают совершить какую-нибудь революцию, но если у них нет такой возможности, то вся политическая активность преобразуется в разнузданные мечтания о девочках. А девочек обуревают странные желания создать семью, но без этих глупостей, от которых бывают дети. К тому же вокруг столько музыки, вина, в воздухе разлита свобода, а родители так часто уезжают то на дачу, то в командировки, надеясь на то, что их дети уже взрослые и не догадываясь, насколько они близки к истине.
Серега был душой любой компании, без него не обходился ни одни день рождения, ни одна вечеринка. Поскольку друзей и подруг у Сереги было много, то посиделки происходили каждую неделю, а то и чаще.
Было хорошо, когда предки сваливали по своим стариковских делам, а в свободную квартиру набивалось человек двадцать, в зависимости от вкусов большинства в комнатах гремели «AC/DC» или Род Стюарт, Роллинги с Битлами, Лед Зеппелин, Кинг Кримсон, конечно, Doors, из наших «Воскресенье» и «Машина Времени» а время от времени всё это сменялось каким-нибудь совершеннейшим новшеством — то странные парни из Питера со странным названием «Аквариум» овладевали ушами молодых людей, то какие-то отморозки, типа Джимми Роттена.
Пились чудные напитки с романтичными названиями — «Осенний сад» или «777», плыли в полутьме, в сигаретном угаре танцующие пары, постепенно вдавливаемые друг в друга пресловутой гиперсексуальностью, а потом, когда естественный отбор удалял из логова свободы всех ненужных, робких и застенчивых, начиналось самое интересное, чем могли заниматься, впрочем, не все оставшиеся — сил хватало у самых выносливых или у самых предусмотрительных.
У Сереги сил всегда хватало, потому его слава ширилась, девчонки перемывали ему косточки. Те, кто не оказывался с Шульгиным наедине в темном углу шуршащей одеждой и пыхтящей нетерпением квартиры, удивлялись слепоте и неразборчивости тех, кто был близок с Серегой, а вот эти, за редким исключением не таившие зла на бывшего друга, помалкивали. Шульгин был не так уж красив, но обаятелен, чертовски обаятелен и держал рот на замке во всем, что касалось его отношений с противоположным полом. Как это не удивительно, противоположный пол отвечал ему в этом взаимностью.
А Игорь не часто составлял компанию Шульгину в его вечерних походах за юношеским счастьем — во-первых, сильно уставал, во-вторых, это мало его привлекало. Кроме занятий самбо (уже в одиночестве, без Шульгина), он занялся пулевой стрельбой и, поскольку он отнесся к этому, как относился ко всему — серьезно и ответственно, у него стрелять получалось очень даже неплохо. Конечно, был и природный талант.
Возможно, это было даже наследственным — ведь папа Игоря, уже носивший на каждом плече по три больших звезды, стрелял очень неплохо. Игорь грустил по нему, потому что папа стрелял в далекой южной стране с длинным названием Афганистан. Два раза в году он приезжал, загорелый и немного пришибленный, пил водку с товарищами-офицерами и их верными подругами жизни, иногда напиваясь до ужаса, после чего сидел возле холодильника и шепотом материл родную Коммунистическую партию и лично товарища Брежнева, духов, чурок и чучмеков, а также каких-то неведомых Игорю замполитов и зампотылов.
В эти минуты Игорь немного сомневался в своем выборе жизненного пути и крамольная мысль посещала его — вдруг, все-таки не такое уж большое счастье быть офицером, если ты сидишь в сиську пьяный на табурете и, бодая лбом холодильник, материшь все на свете. Но папа уезжал, разя насекомых концентрированным перегаром, и Игорь успокаивался.
Жизнь его входила в привычную колею — пять дней в неделю тренировки. Конечно, было утомительно каждый вечер трястись в скрипучем троллейбусе, но, во-первых, в троллейбусе можно было и почитать, а, во-вторых, когда Игорь входил в тир и вдыхал прохладный застоявшийся воздух, пахнущий сгоревшим порохом, грязными кожаными куртками, не чувствовал ни усталости, ни неудобств.
Когда он лежал, к нему в голову приходили странные мысли о том, что трудно четко определить: он стреляет из винтовки или она стреляет из него. Приклад «Урала» медленно нагревался, прижатый к щеке, и винтовка не казалась неодухотворенным предметом, а становилась чем-то живым, покорным, но смертельно опасным.
Игорь очень любил стрелять. Иногда ему казалось, что если его не ограничивать количеством выстрелов, он смог бы стрелять бесконечно долго. Выстрелив, он чувствовал мгновенное удовлетворение и вспышку нетерпения перед следующим нажатием на спусковой крючок. После каждого выстрела он не спеша смотрел в «трубу», и самой большой для него радостью было попадание в «десятку».
Помимо всего прочего, Игорь увлекся немецкими философами. Это отличало его от других, да и клево было в разговоре сказать в тему цитатку из Шопенгауэра, или Ницше. Да и нравились ему немецкие философы, честно говоря. У них все было ясно и просто, а главное — необычно.
Был Игорь серьезным молодым человеком.
В общем, не так уж много времени было у Игоря, чтобы расходовать его на пьянки-гулянки, после которых ходишь два дня, будто чумной.
Когда же Игорь оказывался вместе с Шульгиным в одной компании, он обычно служил мишенью для серегиных шуток, всегда беззлобных и острых, но не всегда понятных Игорю. Он сидел, спокойно посмеиваясь, пока Серега оттачивал на нем свое остроумие, немного другу завидуя, но будучи довольным, потому что все залихватские и действительно смешные рассказы Шульгина никогда не выставляли в невыгодном свете ни Игоря, ни Серегу.
Молчаливость Игоря не мешала ему, женщин — а он даже про себя не называл их девушками, как и себя считал, давно уже, мужчиной — женщин у него было не меньше, чем у друга Сереги. Только Игорь предпочитал встречаться с ними наедине, благо постоянное отсутствие одного родителя и непостоянное присутствие другого, позволяло не опасаться внезапного их появления.
Серега был бы и рад перенять сексуальный опыт друга, но его родители были дома все время, а он делил комнату с младшим братом. Пашка был уже во втором классе, со всеми вытекающими отсюда последствиями, пальцами в краске, пластилине во всех углах и не сделанными домашними заданиями.
Со стороны девушек (или женщин, если пользоваться терминологией Игоря), к обоим друзьям было отношение вдумчивое, заинтересованное. Одним нравились остроумие и обаяние Шульгина, другим — сдержанность и красота Игоря, а большинству нравилось все.
Однажды, весной, когда оставалось всего три месяца до взрослой жизни, Серега с Игорем торопливо шагали в гастроном, сопровождаемые ярким солнцем и облаками, перескакивающими вслед друзьям из лужи в лужу. До начала очередного праздника молодости — дня рождения Кати, второй красавицы 10-го «Б», оставался час. Катя была одновременно и первой красавицей 10-го «Б», просто Катя-в-школе разительно отличалась от Кати-дома. В школе Катя была отличницей, комсомольским лидером и образцом для подражания, а дома Катя была милой фурией, замечательной неженским цинизмом.
Друзья сходились в том, что неправильно приходить в гости с пустыми руками. Потому они и шли в гастроном, в винный его отдел.
Конечно, советские продавцы не имели права продавать винище безусым школьникам. Но они были добрыми людьми, которым было глубоко наплевать и на школьников, и на Правила советской торговли. Поэтому друзья без проблем набили сумку сухим вином, предназначенным для опоения дам, а также купили две бутылки водки, ощутив при этом нечто вроде зрелости.
Выйдя из магазина, Серега закурил. Игорь неодобрительно посмотрел на него, но ничего не сказал — человек сам выбирает свою дорогу в жизни. Один раз он спросил у Сереги, зачем тот травится, Серега ничего не смог толком ответить, зато дулся целый день.
— Ну че, — спросил Шульгин, — бухачем затарились, может купим еще чего-нибудь?
— Чего купим, — буркнул Игорь, — хлеба, что-ли?
— Зачем хлеба, — Шульгин длинно сплюнул, — что нам, кроме хлеба, нечего купить, столько вокруг прекрасных продуктов продается, например, мороженое, или торт, или торт из мороженого.
— Какой торт — для вида возмутился Игорь. — На фига? Кто его есть будет? Сейчас ужрутся все, потом — сам знаешь.
— А что сам знаешь, еще неизвестно, как бубна разляжется. Катя эта, хоть и отвязанная, но насколько я знаю, насчет этого дела у нее строго.
— А ты что, пробовал?
— Да нет, это так, просто наблюдение из жизни.
— Ну посмотрим, — хмыкнул Игорь. — Или у тебя на нее какие-то виды?
— Мои виды — вот они, — звякнул Серега сумкой. — Ладно, значит водку будем потреблять?
— Ну, — подтвердил очевидное Игорь, — пошли?
— Let’s fucking go! — согласился Серега, щелкая окурком в стену магазина.
Когда они поднимались в лифте, Шульгин пристально посмотрел на Игоря и сказал:
— Слышь, Игорек. У меня есть офигительная идея. Надо поговорить серьезно.
Несколько ошарашеный Игорь ответил не сразу. Никогда к Шульгину на его памяти не приходили офигительные идеи, а уж поговорить серьезно...
— Что за идея?
Лифт остановился.
— Да позже поговорим, — буркнул Серега, вдавливая кнопку звонка. — Или во время сейшена, или после.
— Ладно, — согласился Игорь.
Тремя часами позже они с Шульгиным сидели в кухне, с красными и потными рожами, продолжая разговор. Серега немилосердно дымил сигаретой, но Игорь не обращал на это внимания. К своему удивлению, идея Сереги ему очень понравилась.
Серега, как уже известно, много читал. И кино любил. А книжки все про советских чекистов, а кина все об том же. Штирлиц Максим Максимыч и ТАСС уполномочен заявить. Романтика холодной войны. Вот и закружился у парня майор Вихрь в голове с щитом в одной руке и мечом в другой. Потому-то и сидел Серега со сверкающими глазами, как у Чапаева перед атакой, и, зажав в одной руке стакан с водкой, а в другой погашенную сигарету, быстро говорил Игорю:
— В общем тут получилось довольно необычно. Прикинь, у моего папика друг — оказался чувак непростой. Слышал про такое заведение — Высшая школа КГБ?
Игорь ничего не ответил, продолжал слушать.
— Короче, на днях папахен отловил меня на кухне и начал, как обычно, тереть о том, что жизнь нужно прожить так и эдак. Я сначала его не слушал, но он мне выдал такую феньку: друг, говорит, у меня есть. И этот друг уже три года преподает в этой самой Высшей школе. Вот он и подкатился к папахену с идеей... Ну ты понял, чтобы мне туда поступить. Я у папахена расспросил. По идее, там круче, чем в МГИМО. Да и там, если друг этот посодействует, можно и за бугор попасть в разведку. Прикинь, Игорек, это ж то, что нужно двум благородным донам!
Игорь внимательно слушал.
Серега выпил, закусил столичным салатом из чужой тарелки и замолчал. Игорь, поняв, что продолжение не последует, тоже заглотнул водки, но закусывать ничем не стал, а спросил:
— Ну и насколько это серьезно? Что надо делать?
— Надо заявление написать, — ответил Серега. — Написать заявление и отнести в КГБ. Адрес мне дали. Там с нами поговорят, настроят на нужный лад, навалят, одним словом, пурги всякой, а потом дадут направление и мы поедем.
— Так у тебя все просто получается, — недоверчиво сказал Игорь. — А экзамены? Там же наверное, экзамены крутые, небось одни отличники?
— Мне все объяснили. Схема такая. Тебе дают направление от районного отделения КГБ. Ты поступаешь в пограничное военное училище. Сказали, что там пять процентов таких орлов как мы. И после третьего курса из этого училища — чик! — переводят в другое, а там уже все круто, по-настоящему, понял?
— Ну ладно, посмотрим, — сказал Игорь. — А когда надо идти?
— Да давай в понедельник и пойдем, — ответил Серега уже начинающим коченеть языком.
— А ты-то чего решил? — спросил Игорь. — Чего это тебя пробило на КГБ? Это ж все-таки хоть и не армия, но все равно всю жизнь по звонку.
— Да ладно по звонку, у нас сосед снизу гэбэшник, ходит все время в гражданке. Днем иду домой — он навстречу. Утром выхожу — он во дворе. Я думал, следит за мной, а потом понял, что ему просто делать не хрена, вот он целыми днями дома и ошивается. А ты говоришь — по звонку. Конечно, там сначала придется жопой повертеть, но как везде, зато потом... Тем более я же тебе говорю, если нормально учиться, можно во внешнюю разведку попасть. Мне так папаша и сказал. А ты знаешь, что такое эта внешняя разведка? Едешь в какой-нибудь Лондон корреспондентом газеты «Труд». И живешь в Лондоне...
Серега поднял глаза на друга. Внезапно, как это иногда бывает с сильно пьяными людьми, почувствовал мгновенное озарение — да ведь Игорь прямо-таки подпрыгивает на табуретке от нетерпения. Серега обрадовался, что наконец-то он смог расшевелить Игоря. Тут ясность прошла, сменившись какой-то колышущейся мутью.
Друзья хлопнули еще по одной, тут их наконец вытащили из кухни обиженные девчонки. Обоих будущих рыцарей плаща и кинжала вовлекли в половецкие пляски.
В понедельник после занятий друзья с некоторым душевным трепетом прошли мимо охранников в штатском и, по очереди посетив просторный кабинет, защищенный пухлой дерматиновой дверью, оставили свои заявления. К ним отнеслись серьезно, пожали на прощанье руки, и они вышли окрыленные, поглядывая друг на друга, но ничего не говоря. Говорить ничего не хотелось. Быстро попрощавшись, они разошлись в разные стороны. Серега шел по мартовской Москве, как по мартовскому Лондону. И очень бы удивился, если бы узнал, что Игорь идет сейчас по мартовскому Берлину.
Ничего удивительно не было в том, что перспектива стать кагебешниками пришлась Сереге с Игорем по душе. Ведь это так романтично, это круче, чем армия и флот. Вместе взятые. Тайны, шпионы... И не только...
Заходишь куда-нибудь, например, в магазин, а продавщица тебе приятным басом говорит:
— Вы, слепой, мужчина?! На прилавке все написано!
А ты ей под нос коричневую корочку и тихим голосом:
— Спокойно. Комитет Государственной Безопасности. Кило сервелату. Банку шпротов и рулон туалетной бумаги. И побыстрее, гражданка.
Или ночью, по вражеской улице, мимо сияющих неоном вывесок, в совершенстве владея туземным языком, с ампулой в воротнике на встречу со связником по заданию Центра…
А то и на коровьих копытах, задом-наперед, через нейтральную полосу, с мешком яду...
Вот с такими мыслями, чаяниями и мечтами, в предвкушении скорой мести всем врагам — как личным, так и социализма в целом — сидели однажды Серега с Игорем на уроке биологии. Игорь читал тайком «Волю к власти», а Серега готовился идти к доске, мучительно вспоминая название уродливой загогулины, изображенной на красочном плакате. Тут их и вызвали неожиданно к директору.
Директор был непохожим на себя, улыбающимся и каким-то сдувшимся. Но также чувствовалась в нем странная гордость торжественно заезженной клячи. «На какие муки я готов пойти, если нужно будет» — было написано на мятом лице директора, как на промокашке. Но мук никаких не наблюдалось в кабинете, а наблюдался приятный мужчина средних лет, облаченный в пиджак производства ГДР и в брюки производства ЧССР (а может, и наоборот), который сразу взял быка за рога:
— Здравствуйте, молодые люди.
Тут он посмотрел на директора.
— Ну вы тут поговорите, а мне бежать надо, — быстро сказал директор и действительно, выбежал из кабинета на цыпочках.
— Ну что ж, присаживайтесь, — сказал приятный мужчина и широким жестом показал на два стула, стоявшие у батареи. — Я из Комитета Государственной Безопасности. Некоторое время назад вы написали заявление о приеме в Высшую школу КГБ. Ваши заявления были рассмотрены. Хочу вас поздравить, решение принято в целом положительное. Хотя окончательно вопрос о вашем поступлении в высшее учебное заведение КГБ будет рассмотрен после прохождения медкомиссии и... (тут сотрудник КГБ заговорщически улыбнулся) некоторой дополнительной проверки. Понятно?
Игорь с Сергеем одновременно кивнули.
— И самое главное, — продолжил кагэбэшник. — Очень многое зависит от вашей учебы. Сейчас у нас нет никаких нареканий, если вы сдадите выпускные экзамены на том же уровне, на котором учитесь сейчас, то у вас будет немного проблем при поступлении в училище, но расслабляться нельзя, понимаете ребята?
Друзья снова одновременно кивнули.
— А что вы такие молчаливые? — улыбнулся вербовщик. — Все киваете да киваете. Вы слова-то хоть какие-нибудь знаете?
— Знаем, — тут же отозвался Серега.
— Так точно, — неожиданно сказал Игорь.
— Ну вот и хорошо. Сейчас я хотел бы побеседовать с каждым из вас в отдельности, но перед этим хочу сказать обоим, чтобы о том, о чем мы с вами говорим, никто не знал. Надеюсь, это понятно?
— Да.
— Да.
— Отлично. Сергей, вы останьтесь, а вы, Игорь, пожалуйста, подождите в коридоре.
Игорь быстро встал. На лице его промелькнула обида. Он вышел.
Человек из КГБ обошел директорский стол, сел в кресло, сказал Шульгину:
— Присаживайтесь поближе.
Шульгин пересел.
— Сережа, — сказал кэгэбэшник. — Меня зовут Сергей Сергеевич, так что мы с тобой тезки. Ничего, что я на «ты»?
— Ничего, Сергей Сергеевич, — серьезно ответил Серега.
— Ты, наверное, думаешь, почему я отослал твоего друга. Хочу сказать тебе одну вещь. Мы с тобой будущие коллеги, а одно из главных правил разведки и контрразведки — каждый должен знать ровно столько, сколько ему положено. Понимаешь, Сережа?
Шульгин пару секунд размышлял, что ему сказать — «да» или «так точно». Наконец он просто кивнул головой.
— Ты, наверное, хотел бы учиться со своим другом вместе? — спросил Сергей Сергеевич.
— Да, — ответил Шульгин.
— Ну, наверное, это можно устроить. Тебе ведь уже говорили какой у нас порядок? После прохождения медкомиссии и соответствующей проверки мы даем направление в одно из курируемых нами училищ. Вы с Игорем поедете поступать в Алма-атинское высшее погранично-командное училище. Если вы достойно сдадите экзамены, вас зачислят на первый курс, а там уже все зависит от вас.
Сергей сергеевич вопросительно посмотрел на Серегу.
— Я понимаю, Сергей Сергеевич, — сказал Сергей.
— Ну что ж, иди учись дальше. Какие-нибудь вопросы ко мне есть?
Серега встал, медленно потея, сказал:
— Сергей Сергеевич, если есть такая возможность, я бы хотел служить во внешней разведке. Вот.
Сергей Сергеевич оценивающе посмотрел на десятиклассника и, помолчав, ответил:
— Вы понимаете, Сергей, что это очень ответственное заявление? И об этом мы поговорим позже. Но хочу сказать, что это ваше пожелание мы учтем.
— Спасибо!
И Сергей Сергеевич едва заметно осклабился.
— До свидания, — сказал он. — Позови Игоря.
Серега вышел — Игорь зашел. Серега прошел вглубь коридора и решил дождаться друга. Минут через десять тот вышел, весело улыбаясь.
— Ну чего тебе говорили? — спросил Серега.
Игорь некоторое время не отвечал.
— Ну че, — сказал. — Говорили, что надо медкомиссию проходить. Да то же самое, наверное, что и тебе.
— А он тебе сказал, — спросил Серега, — что мы в одно училище поедем?
— Сказал, — ответил Игорь неохотно.
— А в какое — сказал?
— Че ты докопался? — внезапно вспылил Игорь. — Еще ничего не ясно, поедем ли мы вообще куда-нибудь. Вот найдут какую-нибудь грыжу, и все.
— Какую нафиг грыжу? — возмутился Шульгин.
Игорь не ответил.
Понеслись медкомиссии и собеседования. Сколько мочи сдали друзья. Сколько кала принесли они на алтарь отечественной медицины! Их одноклассники проходили обычные медкомиссии, которые доводится проходить всем призывникам. А Серега с Игорем ходили в военкомат, да по поликлиникам чуть ли каждую неделю.
Серега и не знал, что на свете существует такое количество разных справок, бланков и формуляров. Несколько раз он заполнял анкеты, в которых были совершенно жуткие вопросы — о том, не был ли он на территории, оккупированной немецкими войсками, и есть ли у него родственники за границей.
К сожалению, у Сереги обнаружились два дырявых зуба. Сидя в обтянутом белой клеенкой зубоврачебном кресле, он мужественно убеждал себя, что он — будущий чекист, и не должен бояться боли. Он хотел было представить, что его пытают враги, перехватив с важным донесением, но не успел этого сделать. Мужеподобная врачиха, рукой, покрытой мелкими рыжими волосками, раскрыла ему рот, не обращая внимания на робкие попытки сдвинуть челюсти, вонзила бешено вращающееся сверло в больной зуб.
На какие муки приходится идти человеку, чтобы стать дзержинцем!
Выпускные экзамены, на удивление, пролетели быстро, без особых осложнений Игорь и Серега получили аттестаты зрелости. И у одного, и у другого средний балл был равен четырем с половиной. Серега задним числом подумал, что такого балла хватило бы и для поступления в нормальный вуз, но было уже поздно. Уже поезд вез их в столицу Казахской ССР, Алма-Ату.
Въехав в казахские степи, неизбалованные экзотикой будущие чекисты, вдоволь напились кумыса, который практически на каждой станции продавался в удивительных количествах. От этого кумысу друзья оклемались только в Алма-Ате. После чего посмотрели на воспетый Джамбулом город как бы новыми глазами.
В те, уже мифические былинные годы, в Алма-Ате жил и работал великий сын казахского народа товарищ Кунаев. И это было все, что Сережа знал об этом городе.
Выбравшись из такси у ворот училища, Cергей с недоумением увидел стройную толпу обритых наголо парней в форме. Толпа с хриплыми выдохами и частыми попукиваниями убежала в синюю дымку. Несмотря на ранний час (а было около шести утра), солнце припекало. Игорь потянул его за рукав.
— Ну пойдем, че тут стоять-то?
Подходя к забору, они увидели, что весь двор училища кишит молодыми парнями в самой разнообразной одежде.
Робко пройдя сквозь зеленые ворота, Сергей попал в цепкие лапы какого-то прапора, был безжалостно отделен от Игоря, инвентаризирован, накормлен и поставлен в очередь к усталому парикмахеру, которыйс ловкостью газонокосилки обривал абитуриентов.
— Це по приказу начальника училища, — пояснил сердобольный прапор, — бо дюже много мандавошек.
Внезапно Серегой овладела паническая мысль — бежать отсюда, бежать как можно скорее куда глаза глядят. Серега понял, что между прогулками по вражескому Лондону и им, стоящим в гуще уже обритых ребят, с головами, похожими на щетинистые бильярные шары, пролегают тысячи километров пустыни, которую очень даже может быть придется охранять от злостных нарушителей границы.
Тут его кто-то тронул за плечо. Обернувшись, он едва узнал своего друга. У Игоря обнаружился угловатый череп, лицо его приобрело хищные очертания, но выглядел он довольно боевитым.
— Тебе пожрать уже дали? — спросил он.
— Дали, — ответил Шульгин. — Такая гадость!
— А что ты хотел? — спросил Игорь. — Это же не санаторий. Ну что, как настроение?
— Слушай, Игорек, давай отойдем в сторонку. Мне надо тебе одну важную вещь сказать.
Они отошли.
— Игорь, — начал Шульгин. — Ты будешь смеяться, но я решил отсюда делать ноги. Посмотрел я на этих слонков, которые каждое утро бегают по шесть километров, и что-то меня обломало служить родине.
— Ты что, охренел? — тихо спросил Игорь. — Ты что, дурак? У тебя чем башка вообще набита? Ты чем думал последние полгода?
— Чем, чем, — ничем! — окрысился Шульгин. — Нам что с тобой говорили? Приедете — вас отдельно посчитают, а здесь посмотри — полторы тысячи чуваков, у всех направления от КГБ, все хотят стать разведчиками...
— Да подожди ты, — перебил его Игорь.
— Что подожди? — продолжал Шульгин запальчиво. — У всех чистые руки, у всех горячие сердца, и самое главное — у всех холодные головы, представляешь?
— Значит так, — резко сказал Игорь. — Дело твое, но я тебе скажу — ты полный мудак.
С этими словами Игорь развернулся и ушел таким шагом, как будто его уже приняли в училище, причем года два назад.
Шульгин хмыкнул и сплюнул.
Следующие два часа прошли как в кошмарном сне. Наперебой Серегу уговаривали остаться, обещали и угрожали.
— Ты откуда? Вот откуда ты? — домогался до него пожилой капитан с лицом смертельно больной проститутки. — Из Москвы? Это же мой любимый город! Я в нем служил шесть лет. Да москвичи ребята такие крепкие! Что же ты позоришь... Столько людей о тебе беспокоились, на тебя государство столько денег потратило, катают тебя по всему Союзу, а ты...
— Сергей, в чем дело, — вступил длинный майор. — Это ведь не шутки, захотел — приехал, захотел — уехал. Ты ведь не на танцульки приехал. Что тебя не устраивает? Не бывает так, чтобы через час после приезда — раз, и не устраивает. В чем дело?
— Все меня устраивает, — ответил Шульгин. — Но я поеду домой.
— Как же ты родителям в глаза посмотришь? — не успокаивался капитан. — Они тебя вырастили, а ты им такой подарок... Совесть у тебя есть?
— Да есть у меня совесть! — повысил голос Шульгин.
— Ты тут не кричи, а то я тебе крикну... Еще молоко на губах не обсохло! Я двадцать лет в армии! Сынок, — внезапно тон капитана стал ласковым, задушевным. — Ведь это же дезертирство!
— Я присягу не давал, а до присяги какое дезертирство, — совсем уже забубенно ответил Шульгин.
— Грамотный, — с ненавистью процедил майор и ушел, казалось, потеряв к Шульгину всякий интерес.
— Эх, — сокрушенно вздохнул капитан. — Что с тобой говорить. Ладно, поедешь домой, нам здесь такие не нужны.
Поговорив таким образом с добрыми офицерами, Серега стал ждать: что из этого выйдет. Через час ему вернули документы и показали на выход. У самых ворот Серегу догнал Игорь.
— Ладно, не обижайся, — сказал он. — Что-то я погорячился. Помнишь, я тебе говорил, у каждого — свой путь, каждому — свое.
— Да, — дурашливо хихикнул Шульгин. — Не мы выбираем дороги, а дороги выбирают нас. Я не обижаюсь. Просто тебе всегда нравилась эта фигня, а я когда тут на самом деле оказался, просто охренел.
— Я понимаю, — сказал Игорь. — Ну ладно, что ж. Я тебе письмо напишу, когда адрес узнаю.
— Ладно, давай, — они обнялись, поцеловались, но не прослезились.
Этим же вечером Шульгин трясся на верхней полке плацкартного вагона, облепленный мокрой от пота простыней. За окнами стояла сорокаградусная жара, за тонкой перегородкой кто-то заунывно тянул песню без слов. Расторопные люди носили по вагонам бутылки с запотевшим кумысом, при одном виде которых у Сереги подкатывал комок к горлу.
Когда начинало темнеть, случилось развлечение.
Сбили верблюда.
Прискакали из-за горизонта долгобородые всадники, сноровисто порезали верблюда. Машинисты тащили в тепловоз капающие кровью сумки. Над песком гудел и плавился воздух.
Шульгин косился в грязное окно, прислушивался к голосам обрадованных неожиданным происшествием пассажиров, и был твердо уверен, что поступил правильно, дав деру.
вверх | дальше
|
