|
титул
|
Вторник
Когда Грибанову, переждав его утреннее рычание, доложили, что есть оперативные изменения по Петровскому, тот стряхнул с себя сон, как собака воду. Приказав доставить кассету и завтрак, Вадим Александрович стал делать зарядку.
Ночевал он в кабинете, неудобств никаких эту ему не доставляло, тем более, что все необходимое было в наличии. Обычно он просыпался в семь, ну а сейчас было пять. Небольшая проблема.
Пришел Шестаков с маленьким магнитофоном в руке, за ним молодой парень из охраны вкатил столик с какой-то снедью. Вадим Александрович взял чашку, отхлебнул чаю.
— Ну, что там?
Шестаков отправил парня восвояси, включил магнитофон.
Грибанов слушал внимательно. Показывал Шестакову, когда нужно перемотать, иногда слушал дважды.
— Так значит, — сказал он, когда запись кончилась. — Ну что же, зайчик Петровский, пришло, значит, твое время.
Действительно, Петровский стал не нужен. Грибанов давно уже знал, что счет у Петровского номерной, приходи, говори цифры и получай бабки. Теперь этот код у приятеля Петровского, некоего Шульгина. Кто он там — начальник службы безопасности? Большая шишка! Какая разница, кому ребята будут паяльник в жопу вставлять? Жопы, за редким исключением, у людей одинаковые.
Надо звонить Артему, подумал Грибанов. Лишь бы этот тюфяк не подвел, сделал все правильно.
— Позвони Артему, скажи, ситуация изменилась. Я ему объясню.
Шестаков включил скрэмблер, набрал номер Артема, тот, конечно спал. Правда, надо отдать ему должное, все понял сразу.
Грибанов взял трубку, объяснил:
— Все немного сдвинулось. По первому надо отработать сейчас же. Он у нас тут в бега собрался. Нельзя. Ты давай, своему мастеру отзвони, пусть покажет, на что годится. За спешку еще двадцать, скажи ему. Если он такой спец, то пусть продемонстрирует. Ну все. Сейчас тебе подробности расскажут.
Шестаков рассказал.
Артем помотал головой. Ну дела. Ладно, все бывает. За это и деньги платят. Тем более, двадцатка сверху. Значит, мне еще две штуки. Да разве это плохо? Это хорошо!
Артем нашел тапочки, сел. Понеслись сигналы через спутник.
— Алло, Игрек?
— Да, — ответил тот, словно не спал, — что такое?
— Изменения. По первому сейчас звонил заказчик, говорит надо отработать срочно. Он в путешествие собрался, сейчас спит у своей. С утра к нему приедет телохранитель, заберет его и они собираются в офис, потом куда-то отваливать. Тут сам решай.
— Это что, все?
— Заказчик сказал, что за срочность — двадцать сверху. И два раза повторил, мол если такой мастер, пусть докажет.
Игрек помолчал.
— Ладно. Теперь все?
— Все.
— Ну давай. Созвонимся часов в десять-одиннадцать. Жди звонка.
Артем посмотрел на смятую кровать. Какой уж тут сон...
Мастер какой?! Игрек был чуть ли не в бешенстве. На слабо решили взять, как пацана? О’кей, ребятки. Я вам покажу, какой я мастер. Только с этого момента стоимость услуг повышается. Спрос рождает предложение. Мастер...
Игрек вышел из подъезда, глянул на часы — 6:12. Времени не то, что в обрез, времени нет практически! Он запрыгнул в свою «вектру», не прогревая погнал вперед.
Хорошо, что ума хватило квартиру снять неподалеку от дома любовницы первого. Игрек усмехнулся, как его фамилия-то... Петровский, вот как. Любовница первого. Ума хватило — умному человека всегда ума хватает.
Какая-то мысль свербила голову, что-то не то, какая-то фальшь. Игрек проехал по Рижской эстакаде — хорошо, это не днем, пробок нету — да что же не так-то?
Машина. Это же Москва, мать ее, а я оставил машину у подъезда, думал Игрек. Могли легко угнать ее. Вот бы сейчас я подкидывался. Тачку, что ли ловить пришлось бы? Ха, киллер высокого класса, мастер, профессионал, не смог совершить акцию из-за того, что тачку поймать не получилось. Ну, черт!
Да, сделаем выводы. Ну ладно, везет сильным.
Игрек уже пересек Проспект Мира, подъезжал к нужной улице. Так, Вот и дом, серый, длинный. Подъезд один, он тут единственный. Время! 6:52. Успеваем, отлично.
Игрек выпрыгнул из машины, как черт из табакерки, побежал в подъезд, на ходу доставая из кармана куртки сверток.
Петровский просыпался тяжко. В голове сидели черти и долбили острыми молотками в темя изнутри. Бам, бам! Вставай Петровский, утро красное пришло!
— Вставай, Петечка, просыпайся!
Мать? Откуда, пронеслось в голове у Петровского, она ведь лет пятнадцать, как...
— Вставай, — Света трясла Петровского, опасаясь, что он рявкнет на нее со сна. Ей и без того было очень плохо. Проснувшись от Витькиного звонка, перед тем, как будить Петровского, она успела посмотреться в зеркало и поэтому не включала верхний свет, ограничившись торшером.
Петровский замычал и сел. Наконец сообразил, надо ехать. Вспомнил вчерашний расклад.
— Доброе утро, Светик, — сказал он хрипло, язык еще ворочался.
Света подала ему большую чашку с водой, Петровский жадно выхлебал, немного лучше стало.
— Давай одеваться, — сказал он. — Витек звонил?
— Да, звонил, — ответила Света, обрадованная тем, что Петровский не вышел из образа, хотя таким пьяным, как вчера, она никогда раньше его не видела. — Звонил, сейчас будет. Ой, давай я хоть чайку тебе дам.
Она пошла на кухню.
Петровский посмотрел ей вслед и пошарил по паласу в поисках носков. Вот они, родные. Петровский понюхал — нос заложило напрочь — вроде не воняют, вернее, не пахнут. А, пойдет.
Он натянул носки, на кровати лежала свежая сорочка.
О, этот новый день...
Игрек отъехал дворами метров на двести. Двор сучки Петровского просматривался.
Муравейники вокруг какие, мельком подумал Игрек. Отвык уже я.
Он включил приемник, качество изображения нормальное. Ничего не происходит. Так и должно быть.
Будем ждать, сказал себе Игрек.
Петровский шел к лифту, угрюмо глядя в спину Витька. Тот обернулся, посмотрел на Петровского:
— Нормально...
— Чего нормально? — саркастически спросил Петровский, — вот когда в Амстердаме будем, тогда будет нормально.
Витя заулыбался, хотел что-то веселое сказать, но приехала кабина лифта, Витя сказал только:
— Хорошо, подождем до Амстердама.
Бабичев, легконько поттолкнув Петровского в кабину, выдал:
— Как сказал Гагарин, поехали...
И они поехали вниз.
Петровский, когда ехал в машине или, вот как сейчас, в лифте, всегда скучал. И поэтому разглядывал нечистые стены кабины, исцарапанные и обожженные. Мысли у Петровского были с бодуна невеселые, тягостные. Хотелось холодного пива. Но пива не было, оттого Петровский, сверля взглядом оплавленную кнопку первого этажа, все больше и больше раздражался.
— Ох, Грибанов, скотина поганая, — вполголоса проговорил Петровский, ожидая сочувствия от начальника охраны и телохранителя. Но те молчали. Бабичев отсутствиующе глядел перед собой, а Витя, опустив тыквоподобную голову, что-то пристально рассматривая в углу кабины.
Ну, бля, подумал Петровский, насмотрелся боевиков, тоже мне, Кевин Костнер.
В углу кабины лежал какой-то грязно-серый комок.
— Виктор, куда это ты уставился? — ехидно спросил Петровский.
— Шеф, — опустил голову телохранитель, — а нам ведь пиздец.
— Что-о? — возмутился Петровский, и почувствавал, как волосы на затылке встают дыбом от Витиного спокойного голоса.
Тут слабо пискнуло. И сто граммов знаменитой пластиковой взрывчатки С–4, произведенной на заводе "Семтекс" в бывшей братской Чехословакии, взорвались.
Игрек сразу уехал. Он знал, что работа сделана — ошибки исключаются. Он не Господь Бог, конечно, просто очень щепетильный перестраховщик. Вот и все, что нужно, чтобы восемь лет, безошибочно и точно в сроки, подрывать людей за большие деньги. И не только, конечно, подрывать. В его бизнесе ценятся специалисты узкого профиля, но с широким диапазоном навыков. С фантазией.
Игрек давно перестал задавать себе вопрос, почему он стал убийцей. Вопрос простой, но ответов он всегда находил слишком много, и ни один не был верным. По совокупности обстоятельств.
Потому, что нравилось. Сам процесс подготовки; как хорошо сыгранная шахматная партия. Потому что любопытно — был человек, и нету и никто не знает, кто этому причиной. Потому, что люди для него — потомки обезьян, а обезьяны — глупые и грязные животные. Потому, что в первый раз хотел проверить — тварь ли он дрожащая, или право имеет, а потом уже убивал по праву. Потому, что платят за это большие деньги, почет, опять же, уважение в узких кругах. А может, самое главное — сознание того, что ты можешь убить кого угодно и всегда будешь неуловим.
Все-таки Витек, подумал Игрек. Углядел подарок-то, старая школа. Витька жалко, конечно, Витек парень простой, такие парни нужны. Бабичев этот — хрен с ним, а Витька даже немного жаль...
А у Петровского выражение лица было знатное. Надо было записать. Потом продал бы в Monthy Pithon, стал бы миллионером.
Игрел улыбнудся. Да я и так стану.
Он не спеша ехал к своей квартире. Полседьмого всего, поеду-ка я посплю еще, подумал он. Только одно дельце — он извлек из кармана телефон и набрал номер Артема.
Да, было всего-то полседьмого, город просыпался, добросовестные дворники заканчивали уборку вверенной им территории, недобросовестные спали себе; воздух был еще довольно свеж.
А в одном из московских домов взорвался лифт, о чем и сообщит охочим до чужих несчастий жителям столицы популярная программа «Дорожный патруль».
Грибанов, получив от Артема подтверждение исполнения заказа, потянулся, встал и пошел к шкафу, одеваться.
Эх, Петровский, есть у казахов такая пословица, — подумал он, — мертвый друг не предаст.
А ты ее не знал.
Света, как только услышала грохот, сразу поняла, что случилось непоправимое, с Петровским. Она выбежала на лестничную площадку и была первой, потому что уже не спала, собирала вещи: Витек должен был, отвезя шефа в офис, вернуться за ней.
Захлопали двери холлов, люди загомонили. Кто-то с криком «Чеченцы!» рванул на улицу по лестнице. Бабки уже тащили какие-то узлы, лаяли собаки.
С улицы донесся вой сирен.
На третьем этаже взрывной волной повредило наружные двери лифта, сам от толчка застрял.
Света вернулась в квартиру, послонялась. Села в кресло — ей повезло — она вдруг уснула.
Спасатели МЧС уже эвакуировали подъезд — на всякий случай, двор напоминал стоянку табора: почти каждый жилец что-то с собой прихватил. Уже приехали телевизионщики, с ними ругался сизолицый милицейский майор.
Двор был забит спецмашинами — милиция, «скорая помощь», МЧС, пожарный ЗИЛ.
Пенсионеру Кузьмичу, стоявшему возле ядовито-зеленого грибка на детской площадке, эта картина радовала глаз. Обилие техники и компетентных людей ясно указывало на то, что после мудацкой перестройки в государстве медленно, но верно укрепляется порядок.
А лифт... Кузьмич жил на первом этаже, лифт ему был не нужен вовсе.
Милиция, кстати, действовала грамотно: появилась на месте происшествия первой, двери лифта сама, до прибытия спасателей, открыть не пыталась. Тройка спасателей в оранжевых комбинезонах копалась уже чуть не полчаса, но дело двигалось медленно — внешние двери отжали, но внутренние перекосило.
Наконец створки сдались перед монстроидальным хромированным домкратом. Но никого это не порадовало — внутри была такая каша, что видавших виды мужиков перекорежило.
Кого взорвали, скольких вообще человек взорвали — было неясно.
Спасатели свернулись и уехали, милиция начала работу. Майор, оставив вместо себя на битву с телевидением молодого, но очень наглого лейтенанта Павленко, приказал выяснить: не остался ли кто-нибудь в квартирах из жильцов.
— Проверьте те квартиры, в которых на звонки не отвечали, опросите жильцов, выясните, кого рванули — здешнего, или гостя, — раздал он ЦУ подчиненным, забрался в бело-синий «форд», спокойно покурил там, потом ему принесли бумажник, уже оттертый от биомассы, в кармашке были визитные карточки — Петровский Петр Сергеевич, генеральный директор ООО «Аркон», кандидат технических наук и прочая, прочая, прочая...
— Давай на фирму, срочно, — приказал майор лейтенанту, сам пошел к телекамерам, приосанился и сказал:
— Произошел взрыв в лифте жилого дома. Причины выясняются. Есть пострадавшие, как будут дополнительные сведения, я вас извещу.
— Погибшие есть? — быстро спросил репортер.
Майор тускло глянул на него:
— Выясняется, пока ничего не могу сказать.
Во двор, переваливаясь, въезжала важная тридцать первая «волга» с мигалкой.
Начальство приехало, констатировал майор, это к счастью.
Шульгин недоумевал: лавируя между наглыми московскими авто, он пытался дозвониться до Петровского, но безрезультатно. В отчаянии он отправил Витьку на пейджер три послания, одно другого круче, но и Витек не звонил. Мобильный Бабичева нудно твердил о недоступности хозяина. Набрав свой домашний номер, Серега прослушал сообщения, записанные на автоответчик — их было два, и они не имели никакого отношения ни к Петровскому, ни к Витьку. Звонила Лера — в Питере шёл дождь и все были счастливы. Позвонил по инерции Пашке домой, глухо.
Блин, уже без двадцати девять!
Совсем доконала мирная жизнь, думал он, тут такая мутотень творится вокруг, а я еду себе, и все мне по фигу. Ух, блядь! Ух-х-х!
Шульгин ускорился, вызвав проклятия едущих рядом водителей.
Игрек ехал к центру, сетуя на пробки. Скажи ты, сколько машин в Москве появилось... Из трех две — иномарки. Растет город, растет. Уже 850 лет! А какой, говорят, праздник в прошлом году справили, шик-блеск-красота! Повезло москвичам с мэром...
А вот, кстати, и «Русское бистро», отметил Игрек, кстати то, кстати, только я туда не пойду. Пусть туда ходят недорезанные демократами большевики. Есть места и поприятней. Надо их просто знать и чтобы тебя там знали. О-упс, хохотнул Игрек, вот насчет, чтоб меня там знали, лучше не надо. Лучше я скромненько, инкогнито, в темном углу.
Вот и Пешков-стрит.
Игрек припарковал свою "вектру", замкнул дверцу и пошел не спеша по тротуару, в теплой реке прохожих.
Это общеизвестно — убийцы среди нас.
Все-таки не уберегся Шульгин от чайников, тюкнул его в правое крыло «жигуленок»-ветеран. Сразу же взял к обочине, затормозил, Шульгин ему пристроился в хвост, толком не сообразив — на кой ему сейчас эти разборки по поводу вмятины.
Мужик лет сорока пяти уже подходил с очень виноватым выражением лица. Все, о чем он думал, все на лице было: ненавижу и боюсь; сейчас на бабки поставят; но сам же я и виноват, мудак; может обойдется; хрен там обойдется; чаво уж там, ляпи!
— Слушай, друг, я тебя не заметил, ночь не спал, понимаешь...
Шульгин вдруг очнулся:
— Да ладно тебе, давай, езжай!
И, влившись в железный поток, скрылся.
Мужик, растерянный, но счастливый, тут же умчался вслед за ним.
А десять минут Шульгин потерял.
Шульгин подъехал к офису «Аркона» к десяти. На стоянке стоял милицейский «форд» и Сереге стало ясно — меняется все круто и не в лучшую сторону.
Он быстро взбежал по ступенькам и открыл тяжелую дверь в офис. Секретарша Верочка бросилась ему навстречу — глаза на мокром месте, всхлипывая:
— Сережа, ты уже слышал? Боже мой, что же теперь будет?
— Ты что, мать, так горько плачешь? Что случилось?
— Петра Сергеевича убили, — губы у Верочки прыгали все сильнее, — вчера вечером… И Витю тоже с ним…
Верочка зарыдала.
Серега ошеломлено молчал. Он, конечно ждал хреновых новостей, но не настолько же! С Витьком он довольно ближе сошелся, в последнее время — чуть ли не чаще, чем с Петровским они встречались, попроще был Витек, дубрая душа. А Петровский…
— Как это случилось? — глухо спросил Серега, но тут же понял, что от Верочки он ответа не дождется. Он обнял ее за плечи и отвел в бухгалтерию, где безутешную секретаршу тут же окружили сердобольные женщины средних лет.
Серега чуть ли не бегом бросился в кабинет директора и не ошибся — там, в полном составе, заседало обезглавленное руководство ООО "Аркон". У окна стоял милицейский лейтенант, отрешенно глядя на происходящее.
Казалось, все ждали прихода Шульгина, хотя конечно это было не так. Просто никто их сидящих не мог ничего сделать и потому был рад любым изменениям. А новый человек мог принести такие изменения.
— Серега, ты слышал? — спросил у него Кочарян, коммерческий директор, нервно уничтожая белую палочку "Парламента", — ну блядь, ты слышал?
— Слышал, — сказал Шульгин, ощущая в себе давно забытую и поэтому неожиданно сильную злобу.
Через пару минут он знал, когда убили и как убили. А кто убил, Шульгин знал и так.
И не надо ехать ни в какую Голландию.
Игрек сидел в уютном кафе, неторопливо насыщаясь. Мысли его также неторопливо плескались в голове.
Что за страсти такие вокруг киллеров? Пишут, пишут. Правда, со временем попривыкли. Народ «Московский комсомолец» читать начинает с раздела «В номер, срочно!» — кто угорел, кого убили — если никого, так какое-то прямо разочарование в душе. Но все равно — много пишут.
Правда пишут уважительно, отмечают — мол, профессионалы сработали! Стихия. Ищите — не найдете. Интервью раньше брали у каких-то дуриков. Или сами эти интервью писали, что скорей всего.
Что-то давно мне журналистов не заказывали, звонарей этих. Последний был в девяносто третьем.
Вообще, что такого страшного — наемный убийца? Солдат тоже наемный убийца, так ему честь и слава. Несправедливо.
Бывали же в средневековье гильдии палачей. Нормальная профессия. Казнили преступников, получали жалованье, платили государству налоги. А сколько народу сожгли на кострах ревностные христиане-инквизиторы, во имя Божье, во имя милосердное и всепрощающее? Не говоря уже обо всяких революционерах. Почему их общественное мнение не клеймит, этих узаконенных убийц? Их даже награждают.
Почему? Да потому, что все они убивали врагов, людей, объявленных преступниками. Являлись те таковыми или нет, дело, значит, десятое. Так почему бы ему, Игреку, самолично не объявить преступником, например, вот этого банкира? Найдутся же люди, да не один миллион, которые подтвердят: любой банкир преступник, вор и эксплуататор, рви его в брызги! Чем же тогда Игрек не карающий меч?
К тому же, все люди помирают. Говорят, что невинно убиенные попадают прямо в рай. А эти тридцать-сорок лет, эта старость, которую Игрек отнимает у своих клиентов — такая малость по сравнению с блаженством, длящимся вечность… не стоит говорить о ней, господа присяжные заседатели. Игрек просто-напросто ускоряет их путь в Царство Небесное. Ну, а если виновна жертва — тем паче, преступника настигла справедливая кара.
— Вот собаку я не смог бы убить, — тихо сказал сам себе Игрек и отпил немного вина.
А ведь я — настоящий злодей, с усмешкой подумал Игрек. Почище негодяев в черных шляпах в старых вестернах. Конечно, пожиже Гитлера, или Сталина, но тоже ничего себе. Я даже знаю точно, сколько погибло людей от меня. Потому, что раньше я был тщеславным злодеем и собирал вырезки из газет и журналов с описаниями своих акций; теперь же я в год совершаю не больше пяти операций. Да почему бы не назвать вещи своими именами — не убиваю больше пяти людей! Не больше двух жертв! Кто они мне? Кто вообще все эти муравьи мне? Муравьи.
Но я старею. Эти размышления стали привязываться, подумал Игрек, хорошо вообще, что я могу думать на таком уровне. То, что к быдлу я не отношусь, я понял давно. Но и среди патрициев я ближе к вершине. Я не тварь дрожащая. Я право имею.
В принципе, уже можно это дело бросить. Денег хватит, чтобы прожить рантье до конца жизни, неплохо прожить. Давай разберемся — алкоголик не может осознать момента, когда переходит грань, когда из пьющего, но контролирующего себя человека превращается в больного. Наркоман уверен, что может в любой момент бросить. Это чувство, эта уверенность позволяет ему продолжать. Он не боится — вера не знает страха. Когда появляется страх — страх того, что он попробует остановиться, но не сможет сделать этого — тогда умирает вера. И это неизлечимо.
Так может он, Игрек, уже перешел ту грань, перед которой можно остановиться, оборвать все контакты, сменить внешность, место жительства, одним словом говоря — завязать? Может он уже подсел, так сказать, на эти приключения?
Боюсь ли я завязать? Нет, ответил себе Игрек. Значит у меня есть вера в себя. Тогда следует, пока не появился страх, реализовать эту веру. Надо прекратить все это.
Когда? Прямо сейчас? Нет, не сейчас. Надо закончить начатое, выполнить условия контракта. У человека не так много свойств и качеств, которыми он может безусловно гордиться. У Игрека есть принцип — контракт должен быть выполнен, несмотря ни на что.
Однажды Игрек выполнял задание, точно зная, что его решили убрать по окончании гастролей. Игрек живой человек, ему было страшно. Но он поборол свой страх, отработал контракт, после чего переиграл коварного заказчика, вознамерившегося и концы обрубить и деньжат сэкономить. Переиграл, в смысле завалил. Это для ясности.
И никаких этим законов и правил не нарушил — ни своих, ни того узкого мирка, где заработал себе доброе имя, хе-хе.
За это уважают. А раз тебя уважают другие люди, то и сам себя ты уважаешь.
Так что, снова спросил себя Игрек, как вторую часть отработаю, смогу завязать?
Тут он поразился — он что, в себе сомневается? Конечно, смогу. Надо только определиться, хочется ли мне этого. Надо делать то что хочется, зачем себя насиловать. А насчет смогу — не смогу: курить же я бросил.
Света проснулась внезапно, как и заснула. Все вспомнилось. Она подошла к окну и посмотрела во двор: там бурлила толпа. Стояла милицейская большая машина. Света присела на стул, глядя на пустую бутылку из-под вина. Заплакала, но не было запала, плач скоро прекратился.
Надо позвонить этому, как его, Шульгину, Петя давал же телефон. Она бросилась к телефону, стоящему в прихожей, стала перебирать лежащие там визитные карточки, обрывки бумаги с телефонными номерами. Нету. В записной книжке — нету.
Спокойно, Света.
Она посмотрела в зеркало — о боже! Краше в гроб кладут.
Адрес, я же знаю адрес, надо ехать, по крайней мере, Вера меня знает. Ну я дура, ругнула себя Света, надо же в приемную позвонить!
Она набрала номер — занято. Снова занято.
Так, может позвонить Вите, или этому Бабичеву? Но телефонов нет, вроде... Номер пейджера есть...
Света отправила покойному абоненту два сообщения.
Прошло десять минут, никто ей не перезванивал.
Дома она оставаться не могла уже ни минуты. Быстро собралась, взяла все деньги — восемьсот долларов и вышла на лестничную площадку.
Лифт не работал.
— Да, да... Не знаю теперь, когда похороны. Ты позвони попозже. А я не знаю, что теперь будет. Ага... ага... Ну все, пока.
Вера положила трубку.
Эта Наташка, как начнет трещать, ее не остановишь. что же я хотела сделать? Ой, Светочке надо позвонить, тут такое происходит, а про нее забыли.
Вера набрала номер — длинные гудки.
Хм, подумала Вера, интересно, где это она?
Света спустилась по лестнице, на третьем этаже дверь лифта была задрапирована брезентом, стояли двое милиционеров, которые не без интереса осмотрели ее с ног до головы.
Она вышла из подъезда: на нее показали сразу несколькими пальцами одновременно.
Сволочи, гады, думала Света, выходя на улицу, толком не знаю, отчего она ругает этих людей. Просто ей нужно было кого-то ругать, а они были близко. На улице она хотела остановить машину, дорога была пустынна, но ей повезло: серая «газель» отвалила от обочины, остановилась рядом с ней.
— Далеко, женщина? — спросил водитель, пожилой усатый дядька.
— До Лефортова, — ответила она, — можете довезти?
— Полтешок, дочка, — предложил водитель.
Света полезла было в кабину, но шофер остановил ее.
— Не, не, дочка, полезай в фургон, вон через ту дверь, а то гаишники прихватят, что будешь штраф платить?
Не слушая болтовню усатого, Света открыла дверь и тут умелые руки втянули ее внутрь.
— Кто вы такие? Что вам надо? — сбиваясь на визг спросила Света, пытаясь вывернуться их объятий незнакомца. Незнакомцев в салоне было трое, один другого здоровее. Были они в черных масках.
— Тихо, тихо, красавица, — попытался успокоить ее самый здоровый. — Покатаешься с нами чуток, город посмотришь...
— Не буду! Не хочу! А-а-а! — заорала Светка и тут мужик, который так ласково предлагал ей покататься, коротко замахнувшись, врезал ей кулаком в лоб.
Света обмякла, растеклась, ее аккуратно уложили на покрытый пупырчатым резиновым ковриком пол.
Мужик-успокоитель набрал номер:
— Это шестой, так что с подругой делать?
Выслушав ответ, он стукнул в переборку, отделяющую салон от кабины:
— Сан Саныч, давай на базу.
Вадим Александрович сидел важный, похожий на в одночасье разбогатевшего официанта, смотрел на Артема благосклонно.
— Да, ребята, когда захотите — можете! Действительно твой этот Игрек мастер, ничего не скажешь. Деньги-то получил уже?
— Нет, — сказал Артем, — никто не давал.
— Ну ничего, — Грибанов поднялся, подошел к встроенному в стену сейфу — тот был открыт — вытащил две пачки, небрежно бросил на стол.
— Бери.
— Спасибо, — Артем сунул доллары во внутренний карман пиджака. Ну и ну, подумал он, да у него детство в жопе играет. От этой мысли ему стало веселей.
— Вот что, — Грибанов снова сел напротив Артема, упершись руками в колени, — ты поговори с ним, с парнем своим, может порешим таким образом: у нас срок по второму — конец следующей недели. Может не будем кота за хвост тянуть. Я вам — еще двадцать даю, только чтоб этой мрази побыстрее не было. Например, завтра-послезавтра хлопнуть его, и дело с концом. Передай. Я вижу, он мужик шибко деловой. Может это ему на руку будет. Чик, и на самолет.
— Я передам, — пообещал Артем, — ну что, я пошел?
— Давай, дорогой, иди, — улыбнулся ему Вадим Александрович, — всего тебе!
— До свидания, — Артем пошел к выходу.
Грибанов смотрел ему в спину.
«Я передам». Еще б ты не передал.
Интересно, как этот заезжий Тишка замочит? Говорят, он повторяться не любит. Наверно, с крыши шарахнет и тю-тю.
Вошел, постучавшись, Шестаков.
— Чего тебе, — спросил Грибанов.
— Тут шестой подъезжает, минут через десять будет, спрашивает, что с бабой Петровского делать.
— А что с ней делать? — фальшиво удивился Грибанов, — детей с ней надо детей... Пускай она идет, куда хочет. Скажи, пусть высадят ее там, где находятся и едут сюда.
Шестаков пошел к выходу, набирая номер.
Артем сидел за рулем своего «опеля» и лихорадочно думал.
Все это не просто так, ой не просто так. Грибанов что-то решил. что? Уже второй раз меняет условия. Значит специально. Игрек поймет? Необязательно. Необязательно, если ты понимаешь, так и все должны понимать. Но и нельзя такой возможности исключать. Он хитрый, очень хитрый. Осторожный. Что будет, если он не поймет? И что будет, если поймет.
Так, мне в обоих вариантах кранты. В первом случае уберет как отработанный материал, во втором — как врага. Мне, понятное дело, все равно, под каким соусом меня закопают. Я жить хочу.
Значит, надо с Игреком кончать. Я — не смогу сам. Убежать — может меня и не станет он доставать, но остаток жизни дергаться от страха постоянного где-нибудь на острове Святой Елены — увольте! Значит выход один — лечь под этого урода, да лечь так, чтобы не раздавил.
«Газель» остановилась.
— Ну вот, подруга, покатали тебя, теперь давай ножками, — сказал Свете один из похитителей и, открыв дверцу, вытолкнул ее на улицу.
Света еле удержалась на ногах, яркий свет оглушил ее не хуже давешнего удара по лбу. Где она находилась, минут пять не могла определить. Наконец поняла: Рождественский бульвар. Прохожие смотрели на нее безразлично, как на ходячее дерево. Света увидела на противоположной стороне бульвара таксофон, улучив момент, бросилась в просвет между машинами, удачно. Подойдя к таксофону, Света принялась искать в карманах жетон, конечно, его не было.
Дородная женщина подошла в автомату и принялась звонить, зажав трубку между щекой и плечом.
— Простите, у вас не будет жетончика, — просительно спросила у нее Света.
Толстуха не обратила внимания.
Света повторила.
— А ну пошла отсюда, рвань! — вдруг заблажила тетка, — ах ты блядь подзаборная, ты на себя посмотри! Жетончика ей!
Свету затрясло от неожиданного унижения, слезы потекли по щекам. Она чуть ли не бегом бросилась от ужасной бабищи.
А та, позабыв про разговоры, от души поливала ее площадной бранью. Народ останавливался, глазел, а толстая женщина с остекленевшими глазами продолжала орать, подергиваясь от удовольствия.
Света свернула в подворотню, и туту ей пришла в голову самая ценная за сегодняшний день мысль. Она повнимательнее огляделась и увидела в глубине двора какую-то неприметную, покрытую грязным стеклом вывеску. Даже не читая, что на ней написано, Света вошла, с трудом открыв дверь. Оказавшись в темном коридорчике, она услышала стрекот пишущей машинке и пошла на звук.
В комнате сидели две дамы, вместе им было лет девяносто. Одна читала роман с обнявшейся парой на обложке, другая набивала текст двумя указательными пальцами.
Обе, среагировав на движение, разом посмотрели на Свету и глаза их синхронно выпучились.
— Разрешите от вас позвонить, — сказала Света и разрыдалась.
Игрек лежал в ванной, читая «Новый сладостный стиль» Аксенова. Книга, и так довольно толстая, от пара разбухла и превратилась в совершеннейший фолиант. Игрек фыркал: Аксенов ему нравился, но раздражал, и почему-то ассоциировался с чесоткой — чесаться приятно, но все-таки это болезнь.
Тут и позвонил Артем.
— А, это ты, — протянул Игрек, словно ему еще кто-то мог позвонить.
— Да, это я, — отозвался Артем, — снова новости от заказчика.
— Какие, плохие, хорошие?
— Да не знаю. Смотри сам. Он предлагает помимо заплаченных еще двадцать штук дополнительно. Условие: второго надо закрыть — внимание, цитата — завтра-послезавтра — кавычки закрываются.
— Во вкус товарищ вошел. Все никак не отойдет — пятилетку в четыре года, перевыполним план... Ну ладно, мне, честно говоря, «совок» надоел уже и самому. Тем более... В общем, ничего нет невозможного для врача для неотложного.
— Ну, что мне ему сказать?
— А ничего. Езжай, бабки возьми. Ты, кстати, с первых дополнительных мои перевел?
— Конечно, конечно.
— Хорошо. Вот и с этих переведи. Ты сейчас поезжай, возьми и переведи. Я как увижу, что они там, так и приступлю.
— Ладно. Тогда все.
— Давай.
Игрек с шумом вылез из ванной. Ну ладно, делов-то. Вот кстати, все нормально складывается. Долго мучиться не будем. Ночью оприходую депутата, утром Артемку успокою. Замечательно, что депутат — еще и дядька Шульгину. Прямо праздник какой-то. да я бы его и за бесплатно грохнул. что за работа, что за работа — получаешь удовольствие, а тебе еще за это и платят.
Потом, когда с официальной частью дружественного визита на Родину будет покончено, займемся личными делами. Сереженьку Шульгина будем терзать, девочку его ненаглядную сначала, потом братишку-глупышку... А потом и самого друга сердешного.
И все, концы на родину-уродину обрублю, и завяжу.
Игрек посмотрел в зеркало: за-вя-жу.
В комнате было довольно душно.
Света сидела на толстых папках, набитых бумагой и пила чай. В папках были рукописи. Чай был с жасмином.
Дамы оказались настолько сердобольны, что не только разрешили Светлане воспользоваться телефоном, но и чайку налили, и печенья дали, а теперь успокаивали наперебой, сверкая глазами.
Ведь пять минут назад произошло вот что: Света набрала номер приемной, попала на Верочку. Верочка за минуту вывалила на нее кучу сведений, старательно избегая главной новости. Света тупо слушала словоизвержения, но вот в них проскочила знакомая фамилия — Шульгин.
— Что, что Шульгин? — зацепилась она.
— Шульгин, говорю, приехал, ну, друг Петра Сергеевича...
— Я знаю, Вера, вы можете его позвать к трубке? — Свете показалось, что все ее благополучие и жизнь сейчас зависят от этого Шульгина, которого она видела всего-то пару раз.
Верочка попыталась расспросить Свету, но та таким голосом снова попросила соединить ее с Шульгиным, что дрогнуло сердце секретарши и Шульгин был доставлен к трубке практически немедленно.
— Сережа, это Света, приезжай, я тебя жду, — с неимовернум трудом вспомнив имя Шульгина, сказала Света, на которой скрестились взгляды добрых женщин.
— Ты где, Свет, ты где? — спросил Шульгин.
— Я... я.... Я на Рождественском бульваре, дом... во дворе... — повторяла Света за женщинами, словно заклинание.
— Я буду через пятнадцать минут, — пообещал Серега.
С тех пор прошло две сигареты, чашка чаю и...
Со двора раздалось шипение шин, затем гулкий сигнал.
|
